– Un franc la corbeille! Cent bouquets pour un franc![71] – раздавались их гортанные возгласы с сильным итальянским акцентом.

– Господи! Сколько цветов-то! – покачал головой Конурин. – Не будет ли уж и здесь какой-нибудь игры в цветы вроде лошадок или поездов железной дороги? Наперед говорю – единого франка не поставлю.

– Что вы, Иван Кондратьич… Какая же может быть тут игра! – откликнулась Глафира Семеновна.

– И, матушка, здесь придумают! Здесь специвалисты. Скажи мне в Петербурге, что можно проиграть триста французских четвертаков в детскую вертушку с лошадками и поездами, – ни в жизнь не поверил бы, а вот они проиграны у меня.

Но вот раздался пушечный выстрел, и послышалась музыка. На дороге началась процессия праздника. Впереди шел оркестр музыки горных стрелков в синих мундирных пиджаках, в синих фуражках с широкими днами без околышков и козырьков; далее несли разноцветные знамена, развевающиеся хоругви, проехала колесница, нагруженная и убранная цветами от сбруи лошадей до колес, и, наконец, показались экипажи с катающимися, и также нагруженные корзинами цветов. Некоторые из катающихся были в белых костюмах Пьеро, некоторые – одетые маркизами начала прошлого столетия в напудренных париках. Попадались едущие женщины в белых, красных и черных домино и в полумасках. Лишь только показались экипажи, как из местов посыпался в них целый град цветов. Из экипажей отвечали цветами же. Цветы носились в воздухе, падали в экипажи на медные каски стоявших для парада солдат, на дорогу. Солдаты подхватывали их и, в свою очередь, швыряли в публику, сидевшую в местах, и в катающихся. Цветы, упавшие на дорогу, мальчишки собирали в корзины и тут же снова продавали их желающим. Все оживилось, все закопошилось, все перекидывалось цветами. Происходила битва цветами.

Увлеклись общим оживлением Ивановы и Конурин и стали отбрасываться попадающими к ним цветами. Но вот в Конурина кто-то попал довольно объемистым букетом и сшиб с него шляпу.

– Ах, гвоздь вам в глотку! Шляпу сшибать начали! Стой же, погоди! – воскликнул он, поднимая шляпу и нахлобучивая ее. – Погоди! Сам удружу! Надо купить цветов корзиночку, да каких-нибудь поздоровее – вроде метел. Эй, гарсон! Или как тебя? Цветочник! Сюда! Или вот ты, чумазая гарсонша! – суетился он, подзывая к себе продавцов цветов. – Сколько за всю корзинку? На полфранка… Сыпь на полфранка… Давай и ты, мадам гарсонша, на полчетвертака. Твои цветы поокомелистее будут.

И, купив себе цветов, Конурин с остервенением начал швырять ими в катающихся, стараясь попасть в самое лицо. Ивановы не отставали от него.

– Запаливай, Николай Иванов! Запаливай! Запаливай, да прямо в морду! – кричал Конурин. – Вон англичанин с зеленым вуалем едет. Катай ему в нюхало. Это он, подлец, давеча шляпу с меня сшиб. Стой же… Я тебе теперь, английская образина, невестке на отместку!..

И, выбрав увесистый букет из зимних левкоев с твердыми стеблями, Конурин швырнул им прямо в лицо англичанина с такой силой, что тот тотчас же схватился руками за нос.

– Ага! Почувствовал! А вот тебе и еще на закуску! Дошкуривай его, Николай Иванов, дошкуривай хорошенько! – продолжал кричать Конурин.

– Смотрите, Иван Кондратьич, ведь у англичанина-то кровь на лице. Ведь вы ему в кровь нос расшибли, – заметила Глафира Семеновна.

– Ништо ему! Так и следует. Поедет еще раз мимо, так я ему букетец вроде веника приготовил. Так окомелком в дыхало и залеплю, чтоб зубаревых детей во рту не досчитался. Батюшки! Смотрите! Моя вчерашняя мамзель в коляске! Ах шкура! – воскликнул вдруг Конурин и швырнул в нее увесистым букетом полевых цветов, прибавив: – Получай сайки с квасом! Вчера пять франков на чай вымаклачила, а сегодня вот тебе куричью слепоту в ноздрю! Глафира Семеновна! Видите? Кажется, она?