Часто приходили сведения о том, что извращенцы пользуются детьми из детских домов. В Санкт-Петербурге был разгромлен целый притон – содержатель, мужчина шестидесяти одного года, поставлял мальчиков любителям. Ему тоже дали двадцать лет.

Очень много времени я потратил на то, чтобы эту внутреннюю оппозицию убедить и победить. Чтобы протолкнуть пакет «антипедофильских» законов, который с 2001 года лежал под сукном в Госдуме. В 2012 году наконец приняли – президент подписал. Девятнадцать новых составов преступлений появилось в Уголовном кодексе, которых до этого не было. Ввели ужесточение ответственности, запрет на условно-досрочное освобождение, повысили сроки наказания, ввели новые виды наказания, ввели медицинские меры, такие как химическая кастрация. Мы приняли все это. А ведь это не принималось. Это лежало огромным мертвым грузом. Мои сотрудники, работавшие раньше в Генеральной прокуратуре (среди них есть даже бывший ведущий сотрудник НИИ Академии Генеральной прокуратуры – организации, которая занимается исследованиями, законопроектами и т. д.), говорили:

– Павел Алексеевич, мы в 2001 году направили все эти законопроекты, они лежат там под сукном, их не пускают. Потому что в Госдуме есть пара человек, которые засветились в том, что любят малолеток.

Да что говорить – вот Борис Абрамович Березовский, царство ему небесное, тоже практиковал это. Ходил с девочками четырнадцати-пятнадцатилетними в ресторан, оргии с ними устраивал. Все про это знали. А вместе с ним не отказывали себе в подобных «развлечениях» и другие олигархи из его окружения. Некоторые до сих пор в политике. Это все было. Такое было время – никто внимания не обращал. А по новым законам получается – педофилия, поражение в правах, пожизненный учет. Сидели люди и боялись. Мне и говорили:

– Вы же понимаете, педофильское лобби не пускает!

И ведь реально не пускали. Были и такие, которые пытались торговаться:

– Ну хорошо, давайте мы примем здесь ужесточение, но вы тогда возраст согласия понизьте до четырнадцати лет, – он сейчас в шестнадцать лет установлен, а нам предлагали понизить до четырнадцати. А разве может быть торг, когда речь идет о неприкосновенности ребенка? Нет. Компромисс тут невозможен.

Еще один сложный момент. Вспомним Антона Семеновича Макаренко: его колония была вынуждена жить и выживать в тяжелейшее время – он стал заведующим в 1920 году – и добилась в итоге колоссальных успехов за счет трудового воспитания. У нас в большинстве наших детских учреждений ситуация прямо обратная – можно скорее говорить о трудовом наказании. А проблема в том, что сегодня решения принимаются людьми, которые не проникли в систему настолько глубоко, не поняли, не прочувствовали, что сегодня необходимо, и опираются на мнения различных «экспертов». Часть из этих экспертов – как раз те самые грантоеды, которые перекочевали в другие инстанции. Где кормят – туда и ползут.

Сейчас существует огромное количество различных рабочих групп, которые готовят всякие документы, законы, нормативно-правовые акты. В министерстве образования, в министерстве труда и социальной защиты, в министерстве здравоохранения, в МВД (в подразделениях, которые занимаются профилактикой), во всех комитетах Госдумы. Это хорошо, это называется гражданское общество, которое обсуждает любой предлагаемый законопроект или проект нормативно-правового акта. Но не надо забывать, что там везде есть люди, которые заточены на конкретную задачу, в том числе те, которые раньше были грантоедами – и по сути ими остались. Они приходят и начинают пропихивать свою тему.