– Мазня получается, – говорю я, смотря на загаженный лист. – Надо стереть лишнее.

Тимофеев просит резинку и послушно стирает.

Я просматриваю чертежи уже более тщательно и вижу еще и еще примеры халтуры. Их так много, что исправлять нужно долго – просчитывать и исправлять. Тимофеев же сразу хватается за карандаш и вопросительно смотрит мне в глаза, будто спрашивая, какая цифра меня может устроить.

Меня могла устроить только правильная, расчетная цифра, и я ему говорю:

– Вы возьмите все это домой, и еще раз просмотрите, обоснуйте расчетами.

– Хорошо, – соглашается он.

– Сколько времени надо на доработку?

– Завтра все сделаю.

– Завтра не надо. Сделайте все внимательней, просчитайте… В следующий понедельник жду вас.

Разговор этот был в среду, и Тимофеев сказал:

– Это даже много – до понедельника. Раньше все сделаю… А как бы с авансом?..

– Как сделаете, получите все. Деньги ваши – в кассе уже…

Я сел в свое кресло, а Тимофеев вздохнул, как незаслуженно обиженный человек, и засунул чертежи в свою сумку. Но не уходил, задержался. «Наверно, совсем без денег сидит, – подумалось мне. – Сейчас будет клянчить. Не дам!»

А он произнес как-то не к месту:

– Отличная у вас чернильница… Откуда такая?.. Антиквариат?..

Чернильница и впрямь была интересной: из бронзы, в виде большого медведя, поднявшегося на задние лапы над соразмерным бочонком с верхним донышком на миниатюрных петлях. В бочонке были чернила. Сейчас, в век авторучек, чернильницы не нужны, но я не убирал ее со стола, потому что уборщица, тетя Наташа, жившая рядом и работавшая здесь второе десятилетие, называла ее талисманом. Она время от времени продолжала подливать в медвежий бочонок чернила из бутылки, стоявшей за сейфом.

– Можно мне ее посмотреть? – спросил Альфред вкрадчиво.

Он подвинулся поближе к столу, нагнулся к чернильнице, и в глазах его сверкнул алчный огонь, то ли ценителя антиквариата, то ли бродяги, подумавшего, что такую вещь можно выгодно сбыть.

– Так, значит, мы с вами договорились?.. – прервал я вопросом его чрезмерное любопытство.

Тимофеев опять надолго исчез, и я ругал себя за доверчивость и беспечность – надо было забрать у него и проект, и исходные документы! Я посылал несколько раз рассыльную по адресу, который Альфред указал в заявлении, но его дома не было ни в рабочее время, ни вечерами.

Его новое появление в бюро я воспринял за великое счастье. Я рад ему был, наверное, больше, чем тот мифический овцевод, который вновь обрел свою пропадавшую живность.

– Наконец-то! – воскликнул я с чувством, будто встретил закадычного друга, и даже хотел предложить ему чай или кофе, но потом спохватился.

– Ну, как?.. Закончили все?..

– Все, все… Все вот туточки. – Альфред суетливо доставал чертежи из той же затрапезной брезентовой торбы. – Пожалуйста…

Я сразу увидел, что вопросы, которые возникли при первом просмотре, были исправлены, но как-то очень небрежно.

– Вы бы стерли, что ли то, что было ошибочно, – сказал я ему, подавляя восторженность. – Зачем оставлять здесь такие помарки?!..

И Альфред в моих глазах стал опять тем, кем он, по сути, и был – жалким бесцветным ничтожеством.

– Сейчас, сейчас, – забормотал он униженно. – У вас резиночка есть?.. Спасибочки…

Непослушными пальцами алкоголика он держал резинку, блохой скакавшую по листу, и старался убрать следы своей старой погрешности.

Я просматривал чертежи, опасаясь увидеть новые ошибки, и увидел, да не одну, и какие!

– А это что здесь такое?!.. – я показал на канализационный выпуск из здания, который был соединен с водопроводным колодцем.

– Батюшки! – всплеснул руками Альфред. – Да как же это я так?!