Дома куча дел, сил нет. И помогает мне вдохновиться на уборку, как оказалось, – еда. Я приготовила голубцы, мясные, сочные, целую кастрюлю. И сама не заметила, что съела не один голубец, как планировала, а, по-моему, три или четыре, не помню. Эти голубцы открыли во мне какой-то портал. В течение дня и до глубокой ночи я погружала в себя всё, что было дома. Яблоки, ведь они полезны. Ватрушку и пряники, я не могу пить просто чай. Конфеты с орешками, ну очень вкусные.

Но в этот раз я превзошла даже трёх толстяков из сказки Юрия Олеши. Как зомби, моё тело подошло к холодильнику и стало выкладывать на стол то, что я старательно не замечала всю неделю. Так я решила пополдничать, сделать перерыв между уборкой и познанием самоё себя, так сказать. Масло, сыр, колбасу, огурец. Всё летело на стол с какой-то молодецкой удалью, словно вскрикивало: «Эх, хорошо, ух-ты, отлично!»

Самое смешное, что именно овощ меня подбодрил. Он как-то мне молодо-зелено улыбнулся, уж и не знаю каким местом. Мне было не до анализа и синтеза. Голос разума была в гипнозе. Достав хлеб, я деловито и быстро нарезала его большими кусками, Под острым ножом корочка радостно мне хрустела: «Я вкусная, очень, хлеб вообще полезен, нельзя от него отказываться!»

Голос совести пытался образумить меня: «Остановись, зачем ты это делаешь. Ведь завтра я тебя буду грызть. Посмотри на свой живот, он уже начал сдуваться. Немного, но уже начал уменьшаться желудок, хотя и непросто, но ведь начал. Остановииииии…» Но бес-по-лез-но. Жёстким, презрительным, холодным тоном я запретила внутреннему голосу вещать, раз я его не спрашиваю.

– Ничего страшного, нельзя себя насиловать, угнетать. Я живу в свободной стране, – это последние слова, которые я помню. Потом мозг отключился окончательно.

Мой третий глаз открылся не в центре лба, как положено третьему глазу, а навис над столом и в упор рассматривал нечто непонятное, то есть меня жующую. Я с таким наслаждением и смаком вонзала зубы в огромный бутерброд, что глаз поперхнулся, прыгнул назад на лоб и от ужаса закрылся. Теперь никто и ничто мне не мешали. Трапеза прошла на славу. Желудок и слабая воля ликовали, а совесть тихо плакала в уголочке сердца.

Да, это не сон. Наша героиня сорвалась и проглотила еду, как герой английской песенки в переложении Корнея Чуковского.

Робин Бобин Барабек

Скушал сорок человек,

И корову, и быка,

И кривого мясника.

И телегу, и дугу;

И метлу, и кочергу.

Скушал церковь, скушал дом,

И кузницу с кузнецом,

А потом и говорит:

«У меня живот болит».

Но у нашей Р. на следующий день болел не живот, а душа. Она не записала в дневник, как мучилась угрызениями совести, как ругала себя и унижала беспощадной критикой. Она хлестала себя обвинительными словами, как пощёчинами, и чувствовала себя несчастной.

Лень утешала свою хозяйку мягко, но настойчиво, но совсем слегка: «Красота ж ты моя, да не переживай ты так. Глупышка! Плюнь на все эти списки правильного питания. Эти авторы зарабатывают на таких дурёхах, как ты. Все помрём. И худые, и толстые. Живём один раз. Наслаждайся. Ешь с удовольствием. Не терзай себя. Вон Черчилль, какой толстяк, и курил без конца, а прожил 91 год. Говорят, что он на завтрак мог съесть жареный картофель, мясные отбивные, дыню, кофе со сливками и тосты с джемом.

Он говорил, что если есть выбор стоять или сесть, то он садился, а если есть возможность лечь, то отправлялся немного поспать после вкусного завтрака. Вот пример. А не эти худосочные анорексички».

Слабая воля Р., зевнув, подхватила оду во славу свободы: «Вот-вот, какой мудрый был человек, до сих пор его все цитируют, так что ложись отдыхать, не парься»