Когда все закончилось, мы вели себя как ни в чем не бывало. Особенно я. Когда это во мне открылся такой актерский талант? Что, групповушка? Нет-нет, это не про меня, как вы могли подумать! Я просто отлучился в клозет.

Мы вышли из комнаты и обнаружили, что никто даже не заметил нашего отсутствия. Я пил что-то, смеялся, но как-то бесчувственно, словно продолжался мой странный сон, начавшийся полчаса назад в маленькой спальне Вадима. Я ушел домой около часу ночи, пока не закрылось метро. На прощание меня снова поцеловала в щеку Таня Морозова, я сказал ей какую-то нелепость, что-то вроде невнятного признания в любви. Ее муж Сергей пожал мне руку, а Петя только как-то бегло взглянул и продолжил разговаривать с поэтом Григорием. Про Дроздову я вообще забыл и вспомнил о ней, осознав все произошедшее, только когда стал подходить к своему дому – к этому времени из головы немного выветрился алкоголь. Холодная сентябрьская ночь застала меня в таком состоянии, которое трудно описать. Я остановился и долго стоял на месте, глядя на бездушные кубы домов, черные, окруженные такой же чернотой, будто это мой внутренний мир внезапно выплеснулся вовне. Меня потрясывало: то ли от холода, то ли от выпивки. А внутри шевелилось что-то мерзкое. И оно было напрямую связано со мной, Воронцовым и Дроздовой. И с тем, что мы трахались. Сразу после того как я всерьез подумал о свадьбе с Иришкой.

Все изменилось, я шагнул в какую-то дверь и попал в другой мирок, жалкий и чужой, из которого никак нельзя было вернуться обратно. «Если о том, что я сделал, никто не узнает, то можно не рассказывать Иришке», – мелькнула гнусная мысль. Но это бы точно не прокатило – Иришка была знакома с Дроздовой.

Я побрел домой, потому что у меня закоченели ноги в летних кедах.

– Котик, ты пришел? – крикнула мне из ванной мама.

– Пришел, – ответил я.

– Как повеселились?

– Мам, потом. Я хочу спать.

Я снял куртку, пошел к себе и рухнул на кровать.

Можно представить, что было утром с моей головой. Я проснулся от рвотных позывов, еле доплелся до туалета, и меня стошнило всем выпитым.

– Какая-то у тебя запоздалая реакция, – мудро сказала моя сестра Маринка, обуваясь в прихожей.

– Ты куда?

– Тупица, я учусь по субботам. Ты каждый раз меня спрашивать будешь? – ответила она.

Я поспал еще немного, и на этот раз меня разбудил телефонный звонок. Я нащупал под подушкой мобильник.

– Але.

– Спишь, что ли? – Это была моя сладкоголосая Иришка. – Ну, как отметили? Уверена, было весело! Передал от меня привет Вадику?

– Да, – глухо ответил я, сел на кровати, и меня снова накрыло что-то жуткое. – А ты как?

– А я вот позвонила тебе, видишь? Чтоб ты не говорил потом, будто я тебе не звоню.

– Хм.

– У нас все было отлично, только я там выпила лишнего… вела себя… как дурочка! – Иришка засмеялась. – Сейчас Маша мне звонила, рассказывала! Я обхохоталась над собой.

– Ты же не пьешь, Ир, – напомнил я.

– Ой, ну Маша меня так упрашивала! Не будет же она пить одна! Ну? Что ты молчишь?

– Не знаю. Мне это не нравится.

– Тебе ничего не нравится, – враждебным тоном сказала она.

– Раньше мне все нравилось, а теперь ты ведешь себя по-другому…

– Опять ты за свое? Нравится тебе настроение мое портить, и все.

– Ир, я перезвоню. – И повесил трубку.

Я размышлял о вчерашнем, пытался себя оправдать, свалить вину за все случившееся на Иришку. Она, надо сказать, своим звонком этому только поспособствовала. Я бы долго мучился угрызениями совести, испытывал бы стыд от одних только воспоминаний о Дроздовой, если бы не этот утренний звонок.

С каким-то недоверием к себе я начал осознавать, что меня медленно отпускает помешательство на Иришке. Я вдруг подумал о ней не как о самой лучшей и близкой мне девушке, а как-то по-другому, словно по-новому оценил все ее достоинства и недостатки. Вместо того чтобы перезвонить ей, я включил комп, проверил почту, вошел в «живой журнал» и начал писать.