Я встал с кровати, нашел на подоконнике пульт и нажал на кнопку «вкл».

– … геть всех москалей! Никакой пощады врагам украинского народа!…

На экране бесновался местный фюрер – худощавый брюнет в вышиванке ругался и плевался в меня с экрана почему-то на фоне географической карты с данными температуры и белесыми циклонами.

Я послушал его с минуту и осознал, что это действительно прогноз погоды, просто каждые два-три сообщения о погоде в конкретных областях Украины ведущий перемежает парой предложений о необходимости борьбы с сепаратизмом и москалями.

– На окупованих територіях немає снігу. Ще там немає води, немає продовольства. Діти сепаратистів сидять голодні в підвалах, їх школи зруйновані. Там немає порядку і цивілізації, там панує русскій мір, що рушит все живе…

Говорил этот синоптический фюрер как бы на украинском, но по построению фраз и подбору слов было ясно, что речь идет об исковерканном русском языке – мне все слова в его злорадной речи были понятны без перевода. Он откровенно радовался тому обстоятельству, что после очередных артиллерийских обстрелов со стороны украинской армии мирные жители русскоязычных регионов Украины прячутся в подвалах вместе с детьми.

Стало грустно – почти так же, как в самолете полдня назад, или как час назад на Крещатике, или полчаса назад в кафе с Иваном.

С точки зрения аборигенов я был типичный москаль – говорю по-русски, бандеровцев и прочих нацистов на дух не переношу, да и в принципе от национальной политики меня подташнивает. А местная публика, как я уже успел заметить, напротив, обожает поговорить на эти темы и использует любой повод.

Возвращаясь с Крещатика, я зашел в ночной магазин купить плюшек да чая. Продавщица рассмотрела мою банковскую карту – она была, разумеется, оформлена на русском языке, там имелись слова «Санкт-Петербург» и прочие улики.

– Та вы шо, с России к нам приехали? – всплеснула она толстыми ручками.

– Ну да, из России, – признался я осторожно.

– Политический эмигрант, наверное? Бежали от Путина? – подсказала она мне самую убедительную версию.

– Э-э, вроде так, да, – на всякий случай согласился я.

– Ах, как же вы там, бедные, живете, – снова всплеснула она руками. – Ведь у вас же все запретили, даже мясо и сыр!

– Почему все запретили?

– По телевизору показывали: Путин запретил ввозить в Россию продукты, санкции на нас наложил. А своего-то у вас нет ничего. Бедный ты сынку, – пожалела она меня. – У меня сало отборное, бери, недорого, очень вкусное. А вот сыр, смотри, в России такой не продают. А еще солонина…, – Я я едва успел остановить ее, пока она выкладывала на прилавок свой санкционный товар.

Купить, конечно, в итоге пришлось намного больше, чем я рассчитывал, иначе она меня не поняла бы.

И вот сейчас я резал сало тонкими ломтиками (действительно, вкусное), сверху накладывал сыр (оказался российским, производства какого-то белгородского совхоза) и думал о том, что финал моей миссии здесь совершенно очевиден – меня сцапает СБУ или другая политическая полиция в ближайшие пару дней. Уж больно я выделяюсь среди местных истинных арийцев.

По телевизору закончился прогноз погоды, и тут же, даже без прокладки в виде рекламы, началось какое-то политическое шоу. Несколько мужчин, наряженные, естественно, в национальные костюмы, то есть буквально в шаровары и вышиванки, начали одновременно кричать друг на друга. Я разобрал слова «москаль» и «Путин», все остальное было нечленораздельно, хотя русские слова и проскакивали. Но потом ведущий злобно гавкнул на них на украинском языке, и они послушно затихли.