И разве Эдди захотел бы выслушивать мои скомканные слова?

Я стояла напротив него, впервые так до безумия близко. Видела, как чуть дрожали мышцы сияющего лица, видела причудливую россыпь веснушек. Вспоминала, как тщетно принималась их считать и непременно сбивалась, целуя эти неповторимого вкуса нежные губы. И забавный огонёк в его смеющихся глазах неумолимо угасал, яркая улыбка сменялась тенью, когда Эдди заметил меня и безмолвно призывал отойти в сторону. Неужели было возможно отыскать здесь, в пьянящем хаосе, уединённое, спокойное место, подходящее для неожиданного разговора после времени, прожитого в других жизнях? С другими лицами, другими голосами. С кровью от прикушенного языка – вкусом безмолвия, в котором мы прятали всё, что не могли сказать.

Я, боясь, что правильно истолковала такой недвусмысленный жест, с удивительной покорностью шла следом за туда, где свет нас почти не касался.

– Скажи что-нибудь, – услышала я спустя секунды неловкого, рвущего сердце молчания.

Вжимаясь в холодную стену, я отчаянно боролась с желанием дотронуться до него и постараться остаться в живых. Не была готова отвечать так, как требовало ненавистное приличие. Не могла повторять за всеми, кто успел осыпать поздравлениями с головы до ног. Я хотела рассказать, как мне ужасно жаль загубленных отношений, жаль его пропавшей надежды и моей утраченной веры! Как мне невыносимо жаль…

– Скажи что-нибудь, – настойчивей повторял Эдди. В нём ощущалась изматывающая борьба с сомнениями, с каждым мгновением, что мы украдкой сейчас делили на двоих. Запредельный успех одурманил его, вдохнул невыразимую решимость, раскромсал гордость и обиды, прежде стоявшие между нами нерушимой стеной.

Он думал, что контролировал ситуацию. Был уверен – при необходимости обуздает всякое воскресшее чувство, сжимающее горло сильнее удавки волнения. И, наверно, боялся не совладать с собой.

– Ты заслужил каждую из наград, – говорила я, ощущая, как неподвижная маска холодного равнодушия начала трескаться, предательски обличала жалящие эмоции. И я тут же замолкла.

– Вместе с твоей ложью? – спрашивал почти сердито, почти крича.

– А кому нужна правда? – глотая невидимые слёзы, издевательски огрызалась я, изображала безжалостную тварь, истощала себя без остатка.

– Действительно! – он взмахивал руками в каком-то нелепом движении. – Зачем мне нужна правда!

Эдди сделал глубокий выдох, унимая дрожь, и развернулся. Уходил прочь.

– Эдди! – несмело шагнув вперёд, воскликнула я. Сердце замерло в железной хватке убийственного бессилия.

Он едва обернулся, но не собирался останавливаться, зная, что я ни на что не способна, кроме этого беспомощного крика.

Как и он сам.

Не сегодня и не здесь.

Мы оба уже были воплощением одиночества, поглощённого шумным морем чужого веселья.

Тейлор. Гореть между истиной и обманом

Спустя две недели после церемонии неизбежность постучала в дверь. Стихла удушливая смесь искренности, обнажённых эмоций, искусственных, приторных улыбок и оглушительного восторга. Но ничего не закончилось. Спустя тихие две недели устоявшейся, но лживой гармонии, мне пришлось пережить ещё одну пытку. Я ощущала в тревоге туманных рассветов приметы чего-то закономерного и неостановимого и думала: вскоре жизнь резко вывернет в другое русло. Однажды вечером в нашем с Уиллом маленьком доме каждый из нас справлялся со скукой и тоской по отдельности. Я пыталась приучить себя заново полюбить Джейн Остин, а мой уставший жених разгадывал кроссворд, изредка обращаясь ко мне с особо трудными вопросами. И вдруг раздался звонок в дверь. Мы не ждали гостей, а без предупреждения никто не наведывался, потому что порой застать нас дома, свободных от съёмок и обязательного мельтешения на бесконечных мероприятиях, было практически невозможно. Поэтому звонок, прорезавший тишину, единую с постаныванием унылой музыки из радиоприёмника, показался слишком неожиданным. Неуместным. Уже в первые секунды я содрогнулась от призрачного, пугающего, болезненного предчувствия.