Не-эт! Ну даже здесь его белобрысая курица оставила мерзкий душок своих тошнотворных духов. Я сбрасываю на пол подушку, вскакиваю с кровати и стягиваю пушистое покрывало, провонявшее этой гадиной. Вместе с покрывалом на пол улетает какая-то чёрная тряпка. Наклоняюсь, чтобы поднять – это Ромкина футболка.

Я снимаю с себя халат, рваную сорочку и надеваю футболку на обнажённое тело. Она пахнет только моим любимым мужчиной. Это моментально усмиряет мой гнев, хоть и не утешает. Папа был совершенно прав – пора начинать отвечать за свои слова и поступки. Почему ты, папочка, не сказал мне этого вчера? Или хотя бы на пару часов раньше? Я ведь всегда тебя слушаюсь…

Прежде чем погасить свет, замечаю, что недавний постоялец оставил ещё кое-что. На стене небольшое панно в виде древнего свитка – десять божьих заповедей. Я всё время смеялась над Ромкой, называя его божьей ромашкой. И над писанием этим тоже веселилась, извращая слова и понятия, а Ромка трепал меня по волосам и называл маленькой богохульницей. Это слово мне казалось самым смешным...

Ромка, я буду соблюдать их все, честно-честно! Ты только вернись!

Закутавшись в его одеяло и убаюканная мыслями о нашей скорой встрече и примирении, я не заметила, как провалилась в сон…

***

Проснулась я от страшного крика, переходящего в стон.

Где это… кто?

Я подскочила и села на кровати, прижавшись к стене. Натянула одеяло до самого носа и со страхом вгляделась в темноту. Из коридора послышалось какое-то мычание…

О, господи, папочка!

Я мгновенно срываюсь с места и босиком выбегаю из комнаты. В коридоре темно, но я вижу в самом конце коридора, как падает свет из открытой папиной спальни и вихрем мчусь туда.

Но он сам уже выходит мне навстречу, прижимая к уху мобильник.

– Не надо ничего. Сорвалось, говорю! Уже выезжаю! – рявкает он кому-то, а я вздрагиваю, глядя на его лицо.

Он будто постарел внезапно и шрам на щеке стал глубже и ярче.

– Пап, что случилось? – сиплю я едва слышно, но он проходит мимо, бросив на меня пустой безжизненный взгляд.

– Никаких труповозок, я сказал, иначе я тебя на ней отправлю! – рычит он в трубку, а у меня от ужаса немеют пальцы.

Ромка!

– Пап!

Он уже спустился по лестнице, и я мчусь за ним следом.

– Папа! Скажи мне – кто!

Он замирает посреди гостиной, ссутулив плечи, и медленно поворачивается ко мне. Его чёрные, как два бездонных колодца, глаза смотрят сквозь меня. Это очень страшно!

– Анюта, – хрипло выдыхает он, но, наверное, от страха я не понимаю, при чём здесь его Улыбака... Мне просто надо знать...

– Пап, с кем беда? – повторяю я уже громче и настойчивее, а папино лицо кривится, словно от невыносимой боли.

– С Анечкой, – произносит он совсем тихо и добавляет, – с моей Анюткой.

В первый миг на меня накатывает облегчение, и я даже выдыхаю, прикрыв глаза – не ОН. Слава богу!

Но осознание тут же атакует мой мозг – а как же теперь мой Ромка?! Я распахиваю глаза и встречаюсь взглядами с папой.

– Она жива? – спрашиваю, пытаясь абстрагироваться от слова «труповозка». – Что с ней?

– Не жива, – он чеканит почти по слогам и смотрит на меня так, словно это я её убила.

Я прижимаю кулаки ко рту и быстро машу головой – это не я!

– Иди к себе, Евлалия, – приказывает папа.

– Я с тобой, – едва пищу в кулаки.

– К себе, я сказал!

Я срываюсь с места и убегаю наверх так быстро, словно задержка грозит мне участью его Анютки. Я всегда его слушаюсь, особенно, когда боюсь.

Почему-то я снова возвращаюсь в Ромкину комнату и даже закрываю за собой дверь, а когда поворачиваюсь, мой взгляд цепляется за шестой пункт божьих заповедей.

«НЕ УБИЙ» – гласит закон божий и пространство комнаты сжимается до одного этого пункта, который я нарушила, едва пообещав чтить.