— Вау. Неужели ты откроешь мне личку? Это так волнительно, — оживляется Тим.

— Я ещё подумаю, — дразню его.

— Дин, хорош, ну хочешь, я на колени встану?

— Не вздумай! — я озираюсь и, почему-то, уверена, что он не блефует.

— Так ты согласна?

Я пожимаю плечами и смягчаюсь. У меня больше не получается всерьез злиться на этого клоуна. Его настойчивость обезоруживает.

— Без понятия, зачем я соглашаюсь, но так и быть. Напишу своей сменщице, если она выйдет завтра на полдня, то я пойду.

— Блеск, — самодовольным тоном произносит Чемезов, отчего у меня снова возникает желание запустить в него чем-нибудь тяжёлым. Например, букетом из миллиона роз. — Значит до завтра? — часто моргая, Тим выжидательно смотрит, и мне приходится кивнуть ему. — Тогда заверни мне на дорожку вон тот маффин, — указывает пальцем на верхнюю полку опустевшей витрины.

Я выполняю его просьбу и выбиваю чек.

И как только Чемезов скрывается за изгибом эскалатора, мне становится невыносимо скучно.

Тим, конечно, еще тот шут гороховый, но я понимаю, каких усилий ему стоит возводить вокруг себя все это шапито.

Теперь понимаю.

Когда теряешь близких или проходишь через то, через что прошли мы с братьями, привычный мир рушится. Все вокруг кажется каким-то неважным, нелепым, и ты сам не замечаешь, как обрастаешь чем-то тяжелым, будто тебя лишили радости. Вот Ян, мой средний брат, после папиного ареста несколько дней приходил домой выпивший и даже устроил драку в магазине, хотя по жизни он шутник, добрейшей души человек и мухи не обидит. Однако бывают такие моменты, когда сложно контролировать свой гнев и боль. Конечно, я не оправдываю Тима, но никто из нас не застрахован от горя. И лично я не готова ставить на этом парне крест из-за его приколов и пьяной выходки. Мне даже жаль его. А еще он по-прежнему мне нравится, даже больше прежнего. И как бы я не пыталась воздвигать перед ним защитную стену, она постоянно рушится от одной его улыбочки.

Самоуверенность, раскованность, недвусмысленные намеки… Не знаю, как это описать, но в Тиме есть что-то аморальное и дерзкое, на что я не должна вестись. А я ведусь.

Обхватив букет, с трепетом прижимаю его к себе. Такой роскошный жест даже у меня язык не повернется назвать дешёвыми понтами. Да и случаев, когда мне дарили цветы – раз, два и обчелся. Поэтому сказать, что я под впечатлением – ничего не сказать.

— Хорошенький какой! Так бы и потискала! — к прилавку подходит Наталья из отдела сумок и кошельков, шатенка лет пятидесяти, моя ближайшая соседка. — Жених твой, что ли?

Я в недоумении таращусь на нее.

— Кто? Этот? Нет конечно! Очень надо!

— Ну и дура, — грубо произносит женщина.

— В каком смысле? — обиженно бормочу в ответ.

— Да ты знаешь, сколько он денег за твой букет отвалил?

Я смотрю на цветы и пожимаю плечами.

— Нет. Не знаю. Несколько тысяч, наверное, — предполагаю я.

— Несколько тысяч, — передразнивает Наталья. — Двадцать! Не меньше.

— Сколько-сколько? — у меня дергается глаз. Да я бы месяц жила на эти деньги! Если не два.

Полагаю, для Чемезова это небольшая сумма, но мне становится неловко.

Устало вздохнув, женщина интересуется:

— Слушай, деточка, ты что из деревни?

— Ну да.

— Тогда все с тобой ясно.

— Да в каком смысле-то? — раздраженно спрашиваю. Достала эта тетка!

— Зеленая ты еще совсем, вот и смысл во всем ищешь, — хихикает Наталья. — Хочешь совет? — Я не хочу. Но вопрос, судя по всему, был риторическим, потому что женщина продолжает: — Диночка, пока молодая, поменьше заморачивайся, пользуйся мужиками, крути ими, живи на всю катушку.

— Помедленнее, я записываю, — перебиваю Наталью.