Современник Ю. Д. Безсонов, арестованный зимой 1918 года, привёл характерный пример. В Вологде для заключённых была отведена не тюрьма, а помещение вроде гимназии. Туалета в помещении не было. Для уборной отводилась комната с лепными потолками и паркетными полами. После того, как комната была окончательно загажена, её запирали и переходили в следующую. Безсонов разъяснил последствия этого процесса: „Таким образом, к нашему приходу были 'использованы' уже три комнаты, и мы 'пользовали' четвертую.“[404]

Из-за невиданного скопления мусора, грязи и экскрементов с весны 1918 года советская власть стала регулярно принуждать население к очистке скверов, дворов, улиц и площадей.[405] Эта практика принудительного труда словно в капле воды отражала социальную политику советского правительства.

Снова и снова коммунистическая диктатура демонстрировала апатию и беспомощность в управлении жилищно-коммунальным сектором. Когда игнорировать крах становилось невозможно, власть попросту вынуждала горожан платить за свои бесчисленные просчёты.

К примеру, в Вятке к концу 1919 года ввиду острого кризиса пришлось привлечь к мобилизации частных ассенизаторов. Но и эта мера не помогла.[406] 10 февраля 1920 года, на пленарном заседании Совета председатель горсовета П. П. Капустин констатировал, что дворы были загрязнены нечистотами, а выгребные ямы переполнены.[407] В итоге жителей Вятки обязали коллективно очистить свои кварталы. К трудовой повинности добавили субботники и воскресники.[408]

Коммунистический режим стал всё активней заставлять народ участвовать в „неделях санитарной очистки“ городов. Так 1 марта 1920 года в столице началась „неделя санитарной очистки“. В газетах объявили, что в Москве скопилось около полумиллиона возов мусора и нечистот.[409]

Важно понимать, что запустение в городах прослеживалось не только у Красных. Оно наблюдалось и по другую сторону фронта, у Белых. Показательна в этом отношении была Сибирь при власти Колчака. Так 28 января 1919 года „Сибирская жизнь“ отметила в заметке „Антисанитария“, что Томск был грязен как никогда, и никаких попыток к его очистке от разного рода нечистот не предпринималось. Наоборот, состояние города с каждым днем становилось всё более антисанитарным.[410]

Местная газета констатировала, что в разных районах Томска были устроены свалочные места для назёма – навоза: „Назем сейчас горит и от него поднимаются клубы испарений, отравляющих воздух; ассенизаторы ежедневно выливают на полотно улиц целые бочки нечистот, а городские отвалы для снега, вследствие отсутствия достаточного надзора, служат в то же время и местом для свалки тех же нечистот.“[411]

В итоге муниципальный коллапс принял общенациональный характер. С победой Красной армии советскому строю перешло в наследство и расстроенное коммунальное хозяйство Белых. К концу Гражданской войны расстройство водопровода и канализации было поистине эпическим. Вонь стала сопровождать жителей дома и на улице. Запах испражнений, особенное в тёплое время года, был едва выносим.[412]

Поэт-имажинист А. Б. Мариенгоф запечатлел эту бытовую деталь в своём автобиографическом романе „Циники“. В романе героиня замечает, что с некоторого времени резко и остро чувствует аромат революции. Её собеседник саркастично парирует, что тоже чувствует её аромат. Он добавляет: „И знаете, как раз с того дня, когда в нашем доме испортилась канализация.“[413] Предсказуемым образом, „антисоветский“ роман Мариенгофа подвергся цензуре.

Послеоктябрьский развал канализационной системы и связанные с ним неудобства наложили глубокий отпечаток на городской быт. Они надолго остались в народной памяти. Сергей Есенин в своей поэме „Страна негодяев“ навсегда обессмертил эту тему. Поэт бросил в лицо власти красноречивый упрёк: