В ходе массовых конфискаций жилья, в пустующие квартиры стали вселять новых жильцов. Главным образом это были представители рабочей бедноты, красногвардейцы и солдаты. Однако насаждаемое правительством популистское перераспределение жилищного фонда работало лишь в краткосрочной перспективе. В долгосрочной перспективе оно лишь усугубляло жилищный крах. Как верно заметил экономист С. Н. Прокопович, для власти решающее значение имели политические, а не народнохозяйственные соображения.[178]

Под влиянием пропаганды Совнаркома вселявшиеся незнакомцы рассматривали дарованное им жильё как военную добычу, отобранную у „буржуев“.[179] Новые жильцы смотрели на своё пристанище не как на дом, а как на отчужденный, временный приют, о котором не было нужды заботиться.[180]

Социальная поляризация и классовое соперничество привели к тому, что многие дома загаживали до неузнаваемости.[181] Засорение и осквернение шли полным ходом. Многие особняки, в которых находились солдатские клубы, были испакощены до такой степени, что их приходилось покидать и перебираться в другое место.[182]

В истории постреволюционной России небрежное отношение к жилью закрепилось. Оно санкционировалось государством сверху. Ненависть к „хоромам“ и „дворцам“ буржуев и богачей неустанно разжигалась в советской печати. Накопившаяся злоба перерастала в бытовую месть на уровне мелкого хулиганства и вандализма.

Неприязнь к представителям имущих классов выражалась в разгроме их собственности. Нередко, выезжая из барских домов, жильцы-пролетарии не оставляли предполагаемым „врагам“ ничего. Они срывали электропроводку, вывинчивали лампочки и ломали всё, что только можно.[183]

Один владелец дома в Кинешме Костромской области писал, что его дом был реквизирован Совдепом для какого-то клуба молодёжи-пролетариата. Свидетель отметил, что молодёжь эта вела себя в их доме до того гнусно, что вызвала ропот среди соседей, главным образом, простонародья. Очевидец заключил: „Не пощажена мебель, пианино, и представляю себе, что и не всё уцелело.“[184]

Дополнительным фактором разрушения жилья стал прогрессирующий топливный коллапс в стране. Из-за отключения отопления, плохой вентиляции и употребления печей-буржуек и самоваров дым в помещениях стоял столбом. Стены, потолки и окна квартир были закопчены. Большинство прачечных при советской власти приостановило работу.[185] В итоге мокрое бельё сушили дома на диванах, стульях и дверях. Мебель и обстановку стали ломать на дрова.[186]

В первые постреволюционные годы запустение в домах приняло настолько устрашающий характер, что в мае 1920 года Совнарком был вынужден издать особый декрет. В нём правительство грозило административным наказанием лицам, портящим свои жилища и содержащим их в антисанитарном состоянии. Виновным грозило лишение свободы сроком до одного месяца и принудительные работы сроком до трёх месяцев.[187]

На практике подобные угрозы нисколько не помогали. Внешний и внутренний вид городского жилья носил печать глубокого вырождения. В феврале 1921 года писатель К. И. Чуковский пришёл к выводу, что городской быт „сломался“.[188]

Немалую роль в разрушении жилья сыграло откровенное невежество и бескультурье переселяемых людей. Масса не имеющей опыта проживания в городских квартирах необразованной бедноты в одночасье переехала из городских трущоб, бараков, грязных углов и подвалов окраин в ухоженные и чистые жилища.

Городские „низы“ и деревенские жители к такой трансформации были совершенно не готовы. После столетий классовой маргинализации и жилищной дискриминации переселение в комфортабельные квартиры, дома, особняки и хозяйские усадьбы стало для миллионов рабочих и крестьян культурным шоком.