. По не лишенному оснований предположению А. Н. Трифонова, столь резкий отзыв «советского классика» мог быть вызван его собственными литературными планами: по-видимому, Бедный намеревался заняться стихотворным переложением «Народа на войне» и, возможно, уже занимался этой работой до разоблачения мистификации Федорченко. Аналогичная история произошла с поэтом десять лет спустя, когда он пересказал в стихах «уральские сказы» Павла Бажова, а потом внезапно обнаружил, что они вовсе не являются аутентичным рабочим фольклором.[8]

Как бы то ни было, скандал сильно повлиял на репутацию Федорченко. Переизданий «Народа на войне» после 1928 г. больше не выходило, а сама писательница, согласно ее признанию в письме Корнею Чуковскому, «сгоряча, в первую минуту» сожгла «6 листов новой книги своей»[9]. Однако Федорченко не оставила литературных занятий и продолжала сочинять прозаические и поэтические произведения, преимущественно – для детей. Ее перу, кроме того, принадлежит историческая трилогия «Павел Семигоров», первая часть которой появилась в 1942 г., а последняя была издана уже посмертно – в 1960 г. В 1940-х гг. Федорченко вновь стала активно печататься. Во время войны она опубликовала поэму «Илья Муромец и миллион богатырей», «солдатские сказки» и пьесы. Работу над третьей частью «Народа на войне» Федорченко продолжала и в послевоенное время.

Итак, «Народ на войне» – это вовсе не стенограммы солдатских разговоров, как думали многие читатели двух первых томов книги, а литературная мистификация. Трудно сказать, насколько искренней была Федорченко, рассказывая о мотивах «документальной атрибуции» своей прозы. Публикация «солдатских сказок» в «Современных записках», о которой сама писательница в советское время предпочитала не упоминать, дает основания и для несколько иных предположений. Если «Народ на войне» действительно можно счесть попыткой рассказать правду о происходящем на фронте, скрасив повествование своего рода «фольклорным колоритом», то тексты из «Современных записок» уже никак не связаны с военной тематикой, за исключением выдуманных обстоятельств их записи. Сами по себе эти сказки не имеют даже отдаленных сюжетных параллелей в восточнославянской сказочной традиции – в лучшем случае можно предположить косвенное (и, возможно, опосредованное литературными источниками) влияние отдельных сказочных мотивов. При этом они изобилуют имитациями «народного» стиля, ни в коей мере не соответствующими реальным речевым практикам русских крестьян конца XIX – начала XX вв. Можно предположить, таким образом, что Федорченко не только стремилась избежать «эстетских обсуждений» своих первых литературных опытов, но и сознательно экспериментировала с популярными в начале XX в. прозаическими и стихотворными псевдофольклорными формами.[10]

Впрочем, по крайней мере – в отношении «Народа на войне», такие художественные интенции писательницы вполне объяснимы. В эпоху Первой мировой войны на страницах печатных изданий Российской империи появляется большое количество якобы фольклорных текстов (главным образом – песен и частушек), призванных продемонстрировать патриотизм и боевой дух русского народа[11]. Собственно говоря, подобные манипуляции воображаемыми образами «народа» и фальсифицированным фольклором вообще характерны для культуры образованных элит в России XIX – начала XX вв., особенно – в пореформенное время. Несколько десятилетий спустя, в эпоху нового закрепощения русских крестьян коммунистической диктатурой, эта тенденция завершится монструозным проектом по созданию «советского фольклора» – своего рода сталинской фабрикой по производству «устно-поэтических» текстов, восхваляющих лидеров государства и «советскую действительность».