И новые лица не надо встречать, и изучать новые жесты, учить незнакомый язык, стараться быть для всех примером – это всё было отброшено. «Добраться до вулкана без пиара?», – спрашивал себя и отвечал, – «Почему бы и нет. Зачем он нужен, если ты один в своём искусстве и соревноваться с тобой никто не осмелится?!». Цель для кого-то и сложна, но слишком много в ней прелестей. Творишь, и никто тебя не знает, никто не запоминает твоё лицо! Не жизнь, а сказка!».

За фантазией скрывается другая сторона жизни, в ней ждут другие измерения, иные показатели.

–Много там всего, понимаешь?

–Понимаю…

Первое чудо света на что-то вдохновило, деревья выглядели особенно.

Диаметром голые стволы деревьев в семь человек на каждое, и ширина их неизменна до небес. Но, что ему до ширины, если одно удовольствие смотреть, как два великих дерева сплетали друг друга, желая обняться каждым миллиметром, хоть и не получалось у них друг до друга дотронуться. Одно и то же расстояние от неба до земли, между ними сантиметры, и они мешали полноценности их тяги друг к другу.

Листва украшала лишь макушки, словно что-то спрятала в себе. Что-то было в этих деревьях, немного близкое художнику, но в то же время, очень далёкое. Объяснить себе не мог, что сейчас испытывал. Не такой уж он и мастер объяснений.

Деревья пробуждали в нём забытые фрагменты жизни и забытых людей. Да, каждого из нас легко забыть и за всю жизнь ни разу не вспомнить. Раз способен не вспоминать годами, значит, способен забыть навсегда. Каждый день помнить человека опасно. Врачи сочтут это болезнью.

Либо пик счастья, либо пик боли, и не сотрёшься никогда – когда-нибудь, да вспомнят…

Люди, которым, не стесняясь, рассказывал о своих пороках и тайнах, считали их следами на всю жизнь. «Да бросьте. Я знаю, как выглядят следы…», – отвечал он им, обрывая свой рассказ перед самым главным.

О главном не просто рассказать. Главное, порой, и самому не понять. Его не сочтёшь ни следом, ни пятном, ни чернилами.

Разбирал все периоды жизни на кусочки, анализировал людей, что присутствовали в каждом из них. Делал выводы о том, кто и на что влиял, кто к чему причастен и кто в чём виноват, если не обвинять во всём глупо себя. Затем пытался отсеять половину своего окружения, но отсеивались все, и наступал новый период, в котором также появлялись новые друзья, и объявлялись очередные недоброжелатели.

Недоброжелатели не враги – это было бы слишком громко сказано, но, к сожалению, когда художник остался один в своём замкнутом мире, он анализировал их чаще, чем друзей.

Друзья остаются друзьями. Хоть десятилетие пройдёт, когда вновь с ними встретишься, жизнь друга будет интересна для ушей. Конечно, былой отваги уже не будет, но, а как же иначе – когда расстояние и время вместе, они лишь затупляют.

Продав самую дорогую в его жизни картину, он предложил двум своим друзьям из разных периодов жизни по миллиарду их не тускнеющей валюты. Один отказался, сказав, что не может такого принять, и жизнь его покатилась кубарем по всяким кочкам. Другой посчитал это не лёгкими деньгами, а даром небес за жизнь его не такую уж плохую и принял этот дар. Жизнь его теперь на зависть многим, но не художнику. Не потому что она плоха, а потому что художнику было дано всё, чтобы не завидовать. Рук теперь нет, но завидовать всем, у кого они есть, будет значит, что завидовать почти всем, а таких масштабных бед не мог себе позволить. Кто из них чаще его помнил? Это и не важно, они не должны ему за это ничего. За подарок никто быть должен не может, ведь это подарок…

Художник вручил им столько, чтобы не делать их зависимыми от него в будущем, а как с этим поступить, решали они, без убеждений и повторных предложений…