Потом были слова «Верно, это мой внук» – мрачные, словно признание вины. «Я не стану с этим спорить» – как осознание степени преступления. «Возможно», «…это нужно обсуждать меж ними» – элементы тяжелого торга. «Я не желаю навязывать свое мнение, но…» – так тревожно зависшее на последнем слоге. «Если вы сможете это обеспечить». «Пусть будет так, как они захотят» – уже тише и бесцветно. «Мое согласие у вас есть. Но только с соблюдением этих условий» – словно компромисс между плохо и очень плохо… «Мне уже скверно, не трави душу…». «Буду» – уже в ответ на слова уважения перед князем, пусть и наверняка загнанным в угол, зато все еще говорившим с самим императором на «ты».

Тяжелая трубка телефона легла на стол. В тишине, продолжавшей быть абсолютной, князь Юсупов оперся на локти и, склонившись вперед, закрыл лицо ладонями.

– Все вон, – произнес князь Шуйский своим людям.

Но убраться из главного зала посчитали правильным все слуги. Остались только князья и хозяин дома, спровадивший во двор упиравшихся людей Мстиславского, продолжающих робко и слегка недоуменно тыкать в его сторону бумагами. Эка он неосторожно… за неуважение могут принять… Впрочем, уже не важно.

– Господа… – не отрывая ладони от лица, глухо произнес Юсупов. – Ежели кто пожелает выйти из персидского проекта прямо сейчас, я не буду иметь претензий.

Будто капитан тонущего корабля, призывающий благородных друзей покинуть борт, а не сражаться с необоримой волной.

Император – это слишком много для авантюристов, пожелавших обогатиться на чужбине. Их корабль уже шел ко дну, не успев выйти из порта, а значит, они, мудрые и осторожные, несмотря на кучу ценной информации, вложенной в проект, сделают так, как делали всегда. Зафиксируют убытки и забудут. Тем более что нет урона чести, если отпускают просто так…

– Прощу прощения, я должен заняться семьей, – первым грузно поднялся из-за стола князь Долгорукий. – Мой внук наделал дел… – вышагнул он из-за стола, одернув пиджак.

– Господа, вы всегда желанные гости в моем доме, – неловко встал князь Галицкий и, не отрывая взгляда от пола, шагнул на выход.

Но напоследок оба все же оглянулись на замершего на стуле Юсупова, Шуйского, а также – самую малость изумленно – на Панкратова. Он что, не понимает, что война с Черниговскими все равно будет, а также со всей остальной сворой, что почувствует слабость Юсуповых и негласную поддержку императора? Да, не сейчас, но это как с хронической неудачей: человек сегодня может выглядеть бодро, но уже завтра – уйти в могилу… и этот недуг заразен для окружающих. Сейчас будет только отсрочка – словно от крайне дорогостоящего, но, увы, одноразового препарата…

– Постойте, – заставил их замереть на полшаге от выхода голос Еремеева. – На правах хозяина дома… Так неправильно: просто уйти – и всё. – Мужчина с силой потер себе лицо. – Давайте я выкуплю у вас ваши доли, чтобы соблюсти приличия. Пожалуйста.

Галицкий и Долгорукий переглянулись и пожали плечами. Действительно – эти отношения было бы логично завершить сделкой, а не молчаливым уходом за порог.

– Вот, – чуть неловко из-за торопливости выгреб Еремеев какую-то мелочь из кармана и высыпал на край столешницы.

Часть копеечных монет упала и прокатилась куда-то в угол зала.

Молча подошел Долгорукий, чуть нахмурился, глядя на россыпь, и забрал себе более-менее непотертый рубль, тут же отвернувшись от стола. Галицкий не глядя сгреб пятидесятикопеечную монету и направился на выход вслед за Долгоруким.

Дверь затворилась, оставив в тишине за большим столом пятерых человек.

– Вася, ты тоже иди, – обратился Шуйский к Давыдову, занятому очень странным делом – тот методично и без единой эмоции снимал с себя ордена и медали, а затем взвешивал в ладони, прислушиваясь к своим ощущениям.