При подсчете огромных потерь французов становится понятно, что изначальную мощь Великой армии оценить трудно. Ее ядро составлял генерал Гурго, один из помощников Наполеона, в распоряжении которого было не менее 350 тысяч штыков и 984 орудия, а по другим оценкам, немного больше, по некоторым – даже вдвое больше.
Один французский историк в своих оценках доходит до числа в 355 тысяч пехотинцев, 59 тысяч кавалеристов и 1200 орудий[4]. Другой даже называет цифру чуть менее 500 тысяч человек, из которых только половина годилась для участия в военных действиях. Если кто-нибудь начнет считать солдат по национальным группам, число участников похода станет более правдоподобным: 145 тысяч французов, 30 тысяч пруссаков, 45 тысяч итальянцев, 25 тысяч немцев, 30 тысяч австрийцев, 70 тысяч солдат других национальностей, собранных вместе, а кроме того, большой кавалерийский резерв и Старая и Молодая гвардия – отборные части, не входящее в общее число французских солдат. Указанное количество не включало в себя сопровождающих армию людей, так что, получив нечто среднее после оценки всех источников, можно полагать, что реальная военная сила действующей армии превышала 350 тысяч человек с более чем тысячей орудий и порядка 150 тысяч человек, сопровождающих армию (нонкомбатантов), из которых более всего было маркитантов, погонщиков скота и торговцев. Все они работали за линией основных военных коммуникаций. Большое количество войска и гражданских, оставленных в гарнизонах на всем пути следования армии, действовали севернее или южнее направления движения основного войска.
Как уже было сказано, участники похода имели разную военную выучку. Среди французов более половины, включая всю гвардию, были ветеранами, некоторые из них недавно перевелись из военных гарнизонов, расквартированных в Испании и тихой Германии. В основном это люди, сражавшиеся вместе с Наполеоном в итальянских кампаниях и еще в 1799-м маршировавшие через Синайскую пустыню, чтобы осадить Акр. Вряд ли среди них нашелся хотя бы один, кто не принимал участия в серии блестящих побед, венчала которую великолепная пятерка: Маренго, Аустерлиц, Йена, Фридлянд и Ваграм. Среди ветеранов было немало таких, кто, несмотря на возраст, уцелел во всех этих войнах. Это, например, солдат Старой гвардии Бургойнь, чьи воспоминания о кампании являются самыми красочными военными мемуарами, которые когда-либо мог написать армейский сержант любой армии. Ветераны Великой армии, эти ворчуны, в совершенстве освоили науку выживания. Едва ли какая-нибудь сила могла их одолеть, и, хотя большинство из них имели мало уважения к различным авторитетам, включая императора, они были глубоко привязаны к своим полкам и своим товарищам.
В Великой армии без преувеличения говорили, что даже крысы дохли с голоду там, где проходили ветераны. Эти люди могли маршировать и неделями сражаться за урожай награбленных капустных листьев. Они не имели семей, которые бы связывали их за пределами казарм. Они жили, чтобы сражаться и грабить, и свидетельства их непобедимости восходят еще к тем дням, когда Дантон и другие республиканские ораторы набирали армию из мальчишек, чтобы наголову разбить профессиональные армии королей Европы, бросивших вызов революции. Их преданность, если о ней вообще можно говорить, принадлежала только императору, хотя они могли и критиковать его, если дела шли плохо или если они сомневались в мудрости принятых им решений. Эта группа, ядро его войска, усиливалась и другими такими же мужественными кадрами, вроде молодых офицеров, наподобие Марбо, который вырос под грохот орудий и возмужал под бронзовыми наполеоновскими орлами и чей военный опыт в его 25 лет был несравнимо выше, чем военный опыт большинства старших офицеров любой армии в истории. Немало таких людей находилось и в простых полках, их присутствие служило примером для новобранцев и придавало им мужества в их первой кампании.