Такое времяпровождение кому-то может показаться пустым занятием. Но представляется любопытным, когда прочтешь «Мемуары» Бурьена. Тот сообщает нам, что генерал никогда не упускал случая «помочь удаче, прибегая к запрещенным приемам», которые другие осуждают^>82.

Таким образом, легенду следует изменить и несколько подкорректировать. И вместо образа молодого человека, избранного судьбой и плывшего во Францию, неотрывно глядя на свою звезду, следует нарисовать образ честолюбивого офицера, рвущегося к власти и передергивающего карты…

Действительность отнюдь не менее примечательна, чем выдумка, но, согласитесь, символ, который она создает, выглядит несколько иначе.

2 октября, чудом прорвавшись через английскую блокаду, Бонапарт высадился в порту Аяччо.

Охваченный безумной радостью, он отправился обнять своих кузенов, вдохнуть аромат цветов, поболтать с пастушками, вспомнить о своем детстве. Но у него не хватило времени на то, чтобы возобновить связи со своими симпатичными подружками, с которыми познакомился пять лет тому назад. Он очень об этом сожалел, поскольку, несмотря на то что у него была Полина, чье великолепное тело он еще не успел забыть, Жозефина, которую продолжал мучительно любить, он с удовольствием бы остудил с какой-нибудь прекрасной жительницей Аяччо «тот пыл, который накопился в его естестве после убытия из Каира». Измотанный многодневной качкой, он глядел на девушек горящим взором и иногда замолкал на полуслове, провожая жадным взглядом «покачивающийся зад проходившей мимо девицы…».

В течение шести дней у дверей его дома собиралась огромная толпа, поскольку, как сообщает нам Бурьен, «его слава значительно увеличила число его родственников».

Время от времени к нему приходило какое-нибудь великолепное создание с вызывающе выставленной вперед грудью и красиво очерченными бедрами, с которым он охотно занялся бы воспроизводством населения острова, но всякий раз это была либо кузина, либо молодая тетушка, либо крестница…

С налитым кровью лицом, он вынужден был целовать их в щечку и спрашивать, как поживают родственники.

Выполнение этих семейных обязанностей раздражало его:

– Решительно, на меня обрушилась лавина родственников! – говорил он, пиная ногами мебель.

Вечером 7 октября он снова поднялся на борт «Мюирона», так и не утолив жажды любви. Несколько расстроенный, он искренне позавидовал тем, кому выпало счастье посвятить любви хотя бы немного времени. Впрочем, он и сам в этом, не стесняясь, признался. Вот как Рустан, мамелюк, привезенный им из Египта, рассказывает нам об этом в своем необычном стиле:

«Мы не проходить карантина, как это было принято. Час спустя после прибытия на рейд генерал сошел с корабля, а потом пошел в тот дом, что он родился. Генерал, он меня спрашивать, как я нахожу его родина. Я ему сказал:

– Очень хорошо, это хороший страна.

Он мне сказал:

– Это ничего. Когда мы приедем в Париж, это совсем другое дело!

Там было много красивых женщин, которые имели ко мне большую доброту, поскольку я был чужеземец.

Мы снова сели во фрегат поехать в Тулон, но погода была такой плохой, мы были вынуждены снова вернуться на Корсику, там мы были целый день, а через день уехали в Тулон.

По пути генерал и Бертье начинают смеяться при виде меня, говоря:

– Как! Ты более ловкий, чем мы! Ты уже познал во Франции женщин, а мы, мы еще не имели ни одной»^>83.

А пока Бонапарт плыл во Францию, в Париже Директория продолжала свои достойные смеха праздники. «Чаровницы», «щеголи», «невероятные» танцевали, организовывали фривольные вечеринки и наживались на редких продуктах питания точно так же, как это будут делать через сто сорок два года их последователи, эти «зазу», которые, напялив на себя слишком широкие пиджаки и слишком узкие брюки, обувшись в мокасины с тройной подошвой и украсив лбы смешной челкой, будут танцевать «свинг» на безумных вечеринках в перерывах между операциями на черном рынке…