В каждом звуке ее голоса, чувствовалась настоящая поэзия живой русской речи. Этой женщине невозможно было отказать в приятной, задушевной беседе. Звонкий голос гармонично шел к ее обаятельным и добрым чертам лица, сохранившими, в виде красных прожилков, следы былого румянца на щеках. В глазах этой уже пожившей на свете доброй женщины, отражался весь окружающий мир; сохранился тот живой, неподдельный огонек интереса ко всему происходящему вокруг.

«Вроде б ангел явился, отдохнуть на ее лице». – Храмову пришел на ум поэтический образ.

– А как же! Нашли! – очнувшись, сказал Храмов. Ему хотелось оставить после себя, исключительно, приятные впечатления.

– Дай-то, Бог! – молвила хозяйка, бросая благодарный взгляд на образа, в красном углу избы. – Чай и в нас, какой-нить, комбинат откроют! – И такое, поведала: – Давеча, я ездила к своей дочери в Узбекистан. В – Навои! Может чё слыхал, о таком городишке? Дочка там, моя, в золотом руднике работает. Матерь Божья! – Всплеснула хозяйка в ладоши. – Машины, в карьере, что те спичные коробки.

– Обязательно, и здесь, какой-то город построят! – Желая уважить хозяйке, Храмова начало изрядно заносить. – А, почему б, и нет? Вот, хотя бы, на этом месте! На месте этого холма! – восклицал он в духе литературного Остапа Бендера, и Александра Македонского – основателя огромной империи и множества городов, под своим именем. – Выроем канаву – буровую поставят! – продолжал, Храмов, в духе авантюриста: – Рудник откроется. Вокруг него, появится шахтерский поселок, который, со временем, перерастет в большой город!

Во время его выступления, в избе воцарилась гробовая тишина.

– Дай-то, бог, – нарушая ее, обозвалась Анна Васильевна, снова обращаясь к образам, с крестным знамением. – Дай, бог! Здеся, в глубинке Сибири, люди будут и добрее, и честнее, и еще верят в любовь и красоту. Берегут свои души.

– И нам бы не надоть никуда ехать, – подал голос, Иван Тимофеевич. – А-то, заладили, отправляйтесь, мол, жить в Борисово! А, могилы наших дедов, я, что ль, на себе понесу? Кто за ними, тогды, присмотрит?.. Нам такой простор здеся! Хозяйство свое держим. Все у нас есть: свиньи, буренка. И правительство идет нам навстречу. Вот мотри, – Иван Тимофеевич живо подхватился, и, опираясь на палку и костыль, подскакал к фотографическим снимкам в рамах, густо увешавшими стены избы; выдёрнул из-за одной газету «Правда», и начал тыкать в шрифт узловатым пальцем. – Во! Читай! Есть постановление. Теперь крестьянин может держать не одну, – а целых две буренки.

Речь в правительственном постановлении шла: о в те времена раскрученной пропагандой, так называемой «брежневской» «Продовольственной программе». За рамами хранилось еще очень много идеологических сокровищ. Крестьяне, похоже, неохотно расставались с этим добром даже при тотальном дефиците туалетной бумаги.

«Чтоб наполнить холодильник, надо подключить его к радиоточке», – припомнились Храмову слова: «Из выступления армянского радио».

– В этой деревне, – Иван Тимофеевич, заговорил таинственно, словно признанный сказатель, – еще недавно, почитай, двести дворов имелось в наличии. Выйдешь, бывало, на одном конце деревни гармошка играет, на другом – девки поют. Очень весело было жить. А теперича, остались одни старики. В Борисово, настаивают, «переселяйтесь», избы дают. А зачем мне эта изба? – Сурово сдвинул свои брови старик, меняя тон. – Мне недолго осталось эту землю топтать.

– Куда уже перебираться таким старикам, как мы, – накрывая стол, подтвердила хозяйка. – Нам бы здесь скоротать век. Никому мы нигде не нужны. Дети наши разъехались. В Борисове у нас нет никакой родни.