«Форпостом» именовалась литературная ОПГ монархическо-православной направленности, возглавлял которую писатель Володин, целый доктор исторических наук и спец по эпохе Ивана Грозного, прозванного за лютость Васильевичем. Людьми володинцы вопреки идеологии были мирными, язычников не жгли, в крестовые походы на либеральных литераторов не ходили, затевали семинары, выпускали какие-то свои сборники и вручали сами себе медали с грамотками.

Имелась у них и своя конференция, куда, по слухам, заманивали молодых переводчиц, и там развращали их православно-монархическими речами под винишко и ликеры, но я сам свечку не держал, поэтому не был уверен, что так все и обстояло.

– Марина, ну не надо… – вмешался Алкогонов.

– Надо, Володя! – отрезала Гулина. – В то время как имперский режим творит зло! Невинные люди страдают! Эти так называемые писатели восхваляют палачей прошлого! Возносят то, чего мы должны стыдиться! Вот мы сами на баррикадах уже пятнадцать лет!

Я почти увидел, как воспарила над седовато-черной прической призрачная крыша, и по комнате разнеслось отчетливое «ку-ку, мой мальчик». Мне стало невероятно стыдно, захотелось куда угодно, во вчерашний кабак или даже в кабинет к Борису Борисовичу, лишь бы не видеть разгорающегося скандала.

Глуп тот, кто приидет на совет нечестивых! Грехи его беззаконно возопиют к небу! Волчец и тернии покроют поле его, и повянут пажити его, и саранча пожрет то, что взращивал он потом и кровью.

Пророкам израилевым было легче – в их времена литературных премий не было.

А если бы были?

Позвали бы в жюри первосвященника иудейского, каких-нибудь старейшин и книжников, и сели бы они рядить, кто круче жгёт глаголом – Амос, Малахия или Захария… Победителю приз – прилюдное сожжение, а до него – возможность проповедовать перед всем Вавилоном, повергать идолов, восхвалять бога истинного и грозить карами ужасными царям и государствам.

Пожег ты немного словом, а теперь пожгут тебя делом, так сказать… тьфу ты, уже сам заговорил как Щ.

Хотя и книжники со священниками тоже бы не стали смотреть на тексты, они бы вспомнили, кто правильный человек, кто нет, у кого предки до праотца Авраама, и у кого есть полезные связи при дворце и сундук с золотыми слитками… Эх, нет ничего нового под солнцем, и суета сует суете в суету всяческую суету вот уже много суетливых тысячелетий.

– А вы чего молчите, языки в задницу втянули?! – продолжала бесноваться Гулина. – Неужели вам не стыдно сидеть рядом с этим существом?!

Кашкин то бледнел, то краснел, губы его тряслись, рот то открывался, то закрывался. Журналисты облизывались, словно коты, унюхавшие кучу рыбьих голов, у Сергея Щ. был вид человека, на всех парах мчащегося на встречу с сердечным приступом.

– Вот ты, Лев! – Гулина ткнула в меня острым, будто заточенным пальцем. – Стыдись!

Если эта гарпия и эриния в одном флаконе узнает, что я просто общался с Борисом Борисовичем… Какая там премия «Горизонтальные новинки»? Она сожжет меня на костре, и для этого не побрезгует взять пару уроков у православных монархистов и католических инквизиторов!

– В-вы, в-вы – злая женщина! – обрел наконец голос Кашкин, после чего вскочил.

– Мы справедливые!! А ты – махровый реакционер и черносотенец! Антисемит! Проваливай к своим фантастам! Пишите там про доброго царя и прекрасного Сталина!

Ухерина вновь громогласно расхохоталась и закрыла лицо руками.

Алкогонов, уже никого не стесняясь, вытащил из кармана маленькую фляжку с коньяком и присосался к ней. Заметил мой умоляющий взгляд, но только головой покачал – мол, ты в президиуме, братец, так что терпи и утешайся водичкой обычной, а вовсе не огненной.