– А теперь, господа, поскольку текущие дела завершены, прошу соизволить меня выслушать вот по какому поводу, – государь аккуратно сложил на поднос все лежавшие перед ним телеграммы, и стоявший позади дежурный офицер тут же унес его, – повод весьма чудесный, – он сделал многозначительную паузу и посмотрел в мою сторону, – я хочу произнести здравицу в честь присутствующего здесь священника отца Сергия, который своими подвигами во имя нашей веры и Отечества еще раз явил миру величие души нашего русского человека, величие его ратных дел.

Воцарилась необычайная тишина, только слышалось где-то фырканье лошадей, застоявшихся у коновязей, позвякивание шпор ходившей вокруг палатки охраны да чей-то рассерженный голос, выговаривавший какому-то Павлу Никодимычу за его нерасторопность по отправке корреспонденции в Петербург, и тот же голос начальственно успокаивал не в меру расходившихся газетчиков, коим, видимо, тоже что-то перепало от царского завтрака.

Негромким, чуть хрипловатым голосом император продолжал:

– Будучи в упор дважды стреляным турками, наш герой тем не менее по Божьей воле остался жив. И не только жив, но цел и невредим, чем, как мне свидетельствовали в донесении некоторые очевидцы, вызвал небывалый восторг в полку, а турка поверг в смятение.

Послышались вопросы:

– Как же так, Ваше Величество?

– Как такое могло случиться?

– Это и на самом деле невероятно!

– Вот именно, невероятно, но тем не менее, тем не менее, – государь улыбнулся, – наш герой жив, здоров и сидит напротив меня.

Кто-то зааплодировал, и тут же рукоплескания захлестнули весь длиннющий стол.

– …И дело в том, что обе пули, выпущенные в него, принял на себя его наперсный крест!

Князь Суворов с полупоклоном оборотился к Государю:

– Ваше Величество, а не соизволит ли отец Сергий показать нам сей замечательный крест?

Государь помолчал, словно его больше занимали разложенные на тарелке устрицы, блюдо, явно входившее в моду, затем посмотрел на меня и улыбнулся. Заметил, как сидевшее в отдалении незнакомое духовное лицо благосклонно кивнуло мне, выражая тем самым поддержку и подбадривая в эти минуты смятения.

Я снял с груди крест и передал его Государю. Тот некоторое время задумчиво рассматривал его, а затем отдал Суворову. Крест передавали из рук в руки, восхищенно ахая.

– Господа, он почти горячий, с чего бы это?

– Наверное, нагрелся на здешнем солнце.

– Да нет…

– Но он и на самом деле совсем теплый…

– Очень удивительно, очень!!

И когда крест вновь вернулся на мою грудь, я почувствовал сошедшее на душу успокоение.

Завтрак продолжался под мелодичное позвякивание ножей и вилок. Кто-то из свиты во всеуслышание повторил сказанное Суворовым:

– А не соизволит ли его преподобие подарить сей знаменательный крест, который являет собой не иначе, как чудо Господне, Его Императорскому Величеству?

– О, думается, это будет исключительный подарок… Это, как знамение Божие, еще больше укрепит нашу веру, наше воинство…

– Право, в этом, несомненно, что-то есть!

Суворов подал знак, и над столами повисла тишина. Все смотрели на Государя. Он молчал… Молчание загустевало. Мне почудилось, что в шатре стало на удивление душно, хотя ветерок и колыхал кисею занавесок на окнах и входе. Казалось, что государь не придал никакого значения вопросу, а лишь внимательно рассматривал кусочек обжаренного мяса, давая понять, что на данный момент его больше волновало, с какого конца лучше отрезать. Я увидел, как нервно забарабанил по столу своими длинными чуткими пальцами князь Суворов. Но вот легкая улыбка коснулась губ Государя, и он перевел взгляд на меня, а вместе с ним и все сидевшие за столом. Стало понятно, что право говорить предоставлено мне. Мою душу стянуло будто обручем, и в замешательстве я даже не знал, что ответить. Кто-то из присутствующих уже протянул руку, чтобы помочь снять крест, который только что вернулся на грудь.