По окончании литургии в преднесении чудотворной иконы Божией Матери начинается крестный ход, и мы выходим на соборную площадь. Она буквально наполнена до краев народом и войсками.

После завершения крестного хода его высокопревосходительство командующий войсками Виленского округа генерал-адъютант Петр Павлович Альбединский зачитывает высочайший манифест о вступлении российских войск в пределы Турции. Зачитывает громко. С большими паузами. Его окружение любуется мужественным видом генерал-адъютанта.

Чтение манифеста завершается громовым «ура-а-а!!!», которое трижды перекатывается над площадью, сотрясая ее окрестности.

Полки замирают, а народ продолжает кричать. Ветер, пропитанный запахом весенней Свислочи, по заберегам которой важно выхаживают аисты, поселившиеся на многолетних дубах архиерейского подворья, полощет знамена, играет темляками… Над толпами взлетают шляпы, кепи, дамские шляпки, платки, перчатки…

Архиепископ Александр поднимает вверх руку, давая понять, что нужна тишина, и она понемногу воцаряется.

– Христос воскресе! – начал владыка. – Наконец произнесено роковое слово «война с Турцией», слово, так долго томившее и волновавшее умы и сердца всех русских, слово, более года бывшее почти у каждого из нас на устах…

Пронзительный женский крик взрывает эту благоговейную тишину:

– Ура-а-а!!!

Его опять поддерживают тысячи других. Владыка ожидает, пока воцарится тишина. Я чувствую, как бьется сердце.

…– Торжественно произнесено это решительное слово благочестивейшим государем нашим императором всероссийским, произнесено монархом миролюбивейшим, который при вступлении на прародительский престол решился прекратить кровопролитную крымскую войну для блага своего народа, не думая о собственной славе.

Слышу, что стоящий рядом Кременецкий тихонько говорит майору Лещинскому:

– Истинно так!

…– Который в продолжение двадцатидвухлетнего царствования употреблял все меры и средства к водворению прочного мира между народами и царствами Европы и ясно доказал, что он не ищет завоеваний. Который и при настоящих обстоятельствах два года терпел, ожидал, не щадил никаких усилий для избежания тягостной для своего народа войны. Который ничего не требовал и не требует от враждебной Порты ни для себя, ни для своего государства. Одного лишь желает и требует: твердой, положительной защиты угнетаемых единоплеменных и единоверных нам славян от невыносимого турецкого ига. Избавления христиан от поголовного избиения, освобождения их от тех ужасных мучений и насилий, которым непосредственно подвергали и подвергают несчастных христиан неистовые мусульмане…

Народ и войска внемлют каждому слову. Голос владыки звучит над площадью подобно набату:

– Братие! Сердце царево в руце Божией. А потому объявленная ныне помазанником Божиим война начинается, конечно, не без внушения Божественного промысла, пекущегося о царствах и народах и обо всех людях. Так думать и веровать мы должны, тем более что к отклонению войны употреблены были все меры, все искусство мудрости человеческой. Тем более что и война предпринята не из каких-либо честолюбивых или корыстных видов, а, собственно, для защиты невыносимо страждущих православных славян, предпринята по чувству справедливости и истинной чести нашего Отечества. Война, значит, священная, необходимая, неизбежная.

Кременецкий опять что-то шепчет Лещинскому, но я не слышу, только по выражению их лиц вижу, как взволнованы офицеры.

– Да будет воля Божия – благая, содействующая нам в поражении врагов, споспешествующая успехам бранного оружия нашего! – слова владыки ложатся на мое сердце так, как будто оно до сего времени специально берегло там для них свое место. – Сыны России! Война не может не сопровождаться великими жертвами, многими лишениями, которые потребуются не от одних только сражающихся на поле брани, но и от всех мирных жителей обширного царства. Для успешного ведения войны требуется всеобщее наше участие, сочувствие и содействие.