– Хорошо, с этим я согласен. Вот только вы сказали, чтобы я написал вам записку, ну, чтобы вы знали, что я уже в своём времени. А вдруг как раз и не в своём? Мы уже с вами года полтора назад об этом говорили. А вдруг я попаду ещё лет на 200 назад, в прошлое время?

– Не будет такого! У меня есть предчувствие, что ты попадёшь именно в своё время. Не может быть по-другому! – это было бы высочайшей несправедливостью. Не могут Господь, Высшие силы, Земля, её Природа так издеваться над Человеком! Ты верь в лучшее, и оно обязательно произойдёт! Нельзя верить в плохое.

– Хорошо, я вас понял, – Сашка даже нашёл в себе силы улыбнуться. – Спасибо вам. Я буду верить именно в лучшее. И не только о себе.

– Ну, это уже как получится, – наконец-то улыбнулся и Игнат Степанович.

– Да, вот только я не со всеми смогу проститься. Вы-то хоть будете знать, где я. А другие?… Ведь для них я буду казаться как бы ни с того, ни с сего пропавшим человеком.

– А им я скажу, что ты уехал в Томск. Что тебя снова приняли в университет. Они к этому готовы, а потому поверят.

– Не все поверят, – с огромной тоской выдохнул Шурка.

– И кто не поверит?

– Василиса. А я с ней до этого попрощаться не смогу. Даже письменно. Что я ей должен написать? Что я в Томске. Не хочу и не буду ей врать. Не хочу давать ей надежду. Ведь она… или кто другой позже могут начать разыскивать меня в Томске. Не буду я такого писать! И что я тогда должен ей написать? «Прощай, я уехал». А куда, зачем?… Да и она никогда не поверит, что я уехал, не простившись с ней перед тем. Со всем селом я, конечно, проститься не могу – люди это поймут. А вот чтобы с одним-то человеком не проститься… Да вы бы и сами в такое не поверили, если бы я действительно уезжал в Томск.

– Да, не поверил бы, – вздохнул Игнат Степанович. – Не тот ты человек, который так может плюнуть другому человеку в душу.

– Вот видите! И как же мне быть именно с Василисой, ей плюнуть в душу? Да я лучше самостоятельно в психушку пойду, чем такое с ней сделаю. Я же в письме ей даже ни одного ласкового слова не смогу написать, вы же понимаете. И не смогу ей написать, что буду помнить её всю свою жизнь.

– Да-а, ты прав, с Василисой всё намного сложнее. А ты попробуй поговорить с ней на днях. И объясни, что тебе нужно уехать. И что будешь помнить о ней.

– А куда я уехал, зачем… – всё то же самое. То, что буду помнить её, я, конечно, объясню ей. Да она и так, наверное, в этом не сомневается, – тяжело вздохнул Сашка. – А хорошо было бы не только помнить, но и видеть, если бы она постоянно у меня перед глазами была. Ну, я имею в виду не лично, а хотя бы её фотография. Как жаль, что в селе нет фотографов, фотостудий. Чтобы можно было сфотографировать Василису, и забрать с собой её фотографию.

– Да, чего нет, того нет. Но в той же Усть-Чарышской Пристани они есть, эти фотографы, или как их называют… дагеры…

– Дагеротописты.

О том, что некоторые вещества светочувствительны и могут менять свою окраску под действием света, было известно ещё с XVIII-го века. А уже в 1802-м году Томас Веджвуд и Хамфри Дэви могли получать фотограммы при помощи солей серебра, но не знали способа их закрепления. А первым практическим успехом на пути к появлению фотографии стало изобретение Ничефором Ньепсом гелиографии (фр. Héliographie). Наиболее раннее из сохранившихся изображений, снятых с помощью этой технологии камерой-обскурой, датировано 1826-м годом. В 1829-м году Ньепс заключил нотариальный договор о дальнейшей совместной работе с создателем первой диорамы Луи Дагером Арего, проводившим собственные опыты в области закрепления изображения камеры-обскуры. Уже после смерти Ньепса в 1833-м году Дагер пришёл к выводу, что прямопозитивное изображение можно получать на отполированной пластинке накладного серебра, обработанной йодом. Ключевым стало изобретение в 1837-м году проявления слабого латентного изображения при помощи паров ртути. Новая технология была совершенно не похожа на гелиографию, и Дагер дал ей своё имя, назвав