Поняв, что враг обезврежен, Авик бросился подбирать упавшую кровавую сорочку Атрака, разодранные крестьянские сапоги и грубые холщевые штаны с прожженными дырами. Простой бронзовый браслет он, надел себе на левое запястье, чтобы не потерять, а широким кожаным поясом погибшего подпоясался поверх своего, шелкового. Сыщик тем временем перестал барахтаться в грязи и притих. Хура потыкал его под упитанную спину носком сапога и, не дождавшись никакой реакции, снял свои чары. Следопыт спал пьяным сном, из его прокушенной губы и разбитого носа на землю капала кровь, смешанная со слюной. Хура устало вздохнул.

– Давай хоть дотащим его до ближайшего порога, – сказал он Авику, – на дереве не замерзнет. Хоть и подлец, а живая душа.

Вдвоем они взвалили пьяного на плечи и с трудом понесли к ближайшему строению. Привалив казавшуюся безжизненной тушу к чьему-то крыльцу, мальчики отошли на несколько шагов.

– Его Выскмгущство – великий человек, – неслось им вслед сонное бормотание, – а споги чстит дгтем. И вняет дгтем… Вняет дгтем. Такой члвек – дгтем…

Отряхнувшись, они продолжили свой путь по ночным улицам. Дойдя до дверей постоялого двора, Хура повернул домой – он жил внутри городских стен в квартале ремесленников-кожевенников, вместе с отцом, матерью и тремя сестрами. Авик и Мавка поднялись в комнатку, отведенную им под ночлег. Измученные событиями прошедшего дня, они рухнули на соломенные тюфяки и немедленно уснули как убитые.

***

Авик проснулся под утро от странного всхлипывания. Приподнявшись на локтях, он оглядел комнату, залитую предрассветной дымкой. Мавка плакала во сне. Он пододвинул свой тюфяк поближе и принялся нежно гладить девушку по волосам, шепча ей на ухо слова утешения. Всхлипывания стали затихать, а когда они в конце концов прекратились, Авик уже снова спал глубоким спокойным сном.

Следующий день начался душным солнечным зайчиком, игравшим на его закрытых глазах. Комната находилась под самой крышей, а одной из стен служила труба огромной печи, на которой, по-видимому, готовили завтрак для постояльцев и проезжающих стражников. Было неимоверно жарко. Не раскрывая глаз, Авик сполз со своего тюфяка на деревянный пол – из широких щелей на него повеяло прохладой нижнего помещения. Ворочаясь, он подставлял струям воздуха то один, то другой бок, пока в конце концов не стукнулся головой обо что-то твердое. Вскрикнув, он открыл глаза. Из полураскрытого узла на него безразлично поглядывала железная набойка сапога Атрака. Мавка уже проснулась и расчесывала волосы, сидя на тюфяках спиной к нему. Авик потянулся и быстро вскочил на ноги.

– Пойдем скорей отсюда, здесь испечься можно, – сказал он, разминая затекшую шею.

Вдвоем они спустились по скрипучей крутой лесенке в трапезную. Половину ее занимала колоссальных размеров печь с железной крышкой, на которой разогревались, кипели, скворчали горшки, горшочки, сковородки, сковородочки, плошки всех размеров и форм. Вокруг них носились кашевары в перепачканных углем передниках. Печь была такой большой, что повара ходили по настилу из лиственничных досок, положенных прямо на печь. Иначе до части горшков было просто не добраться. Каменный пол вокруг был завален обугленными головешками и кучами золы. Деревянная стойка отделяла другую, сравнительно чистую половину помещения, где завтракали постояльцы и гости заведения. Двое стражников бодро наворачивали кашу, положив секиры на колени. В углу перешептывалась группа торговцев с Юго-Восточных Предгорий. Еще несколько едоков сидели на лавках парами или поодиночке. Три потрепанных типа неприятной наружности, несмотря на ранний час бывшие заметно навеселе, вразлад исполняли: