Вопреки нашим усилиям, процесс катился по наклонной. В конце концов даже мне этот фарс надоел.

– Ваша честь, у меня внепроцессуальное ходатайство.

В этом месте мой внутренний голос заорал: «Что ты делаешь?! Опомнись! Такой формы ходатайства нет в природе!» Судья была с ним согласна:

– Вы что хотите сказать, адвокат?

Адвокат, не показывая пальцем на монстра обвинения, ни к кому не обращаясь, сказал-выдохнул:

– Так нечестно.

Конечно, можно было бы присовокупить к этой фразе еще много чего. Про то, что судопроизводство давно уже обогнало по производительности и рентабельности любое другое производство в нашей стране. Про обвинительный уклон правосудия, про явно заказной характер дела, про машину по штамповке приговоров… Но адвокат произносить всего этого не стал. Поскольку sapienti sat[10].

Фразу предпочли счесть результатом переутомления, и процесс покатился дальше.

…Прокурор окончил читать обвинительное заключение. Государство в его лице просило четыре года колонии общего режима.

Адвокат встал и, понимая всю бессмысленность пламенного выступления, не устраивая «чемпионат по метанию бисера»[11], спросил судью:

– Ваша честь, вы помните, я внепроцессуальное ходатайство заявлял?

Служительница Фемиды неподдельно удивилась:

– И что?

– Учитывая его, прошу вас назначить наказание, минусуя один год.

Можно было попросить отнять два года, но санкция статьи начиналась с трех лет и такая просьба была бесперспективной.

Видимо, опешив от неожиданности, она пристально посмотрела на меня.

– Это вся ваша речь, адвокат?

– Да, уважаемый суд.

Смею утверждать, что «каменная маска»… нет, не улыбнулась, конечно, но скальные породы в районе губ разошлись, показывая расположение к смеху или хотя бы к доброжелательности.

Печально знаменитая жесткими приговорами судья, которая иногда давала сроки больше, чем установлено в Уголовном кодексе, назначила Марку наказание: три года лишения свободы.

Как принято говорить в тех местах, куда он отбыл: год не срок, два – урок, три – пустяк, пять – ништяк[12].

Находясь в изоляторе, а позже в колонии, Марк не оставил православной веры. Наоборот, воевал с администрацией по поводу времени для молебнов, посещений священников, но самым известным случаем стала встреча им своей первой Пасхи в неволе.

Надобно отметить, что пасхальный день, главный праздник всех христиан, для заключенных наполнен особым смыслом. Истоки этого лежат в какой-то генетической памяти сидельцев, идущей со времен русских царей, которые всегда на Пасху посещали тюрьмы и остроги. Соблюдая заповедь «Помните узников, как бы и вы с ними были в узах, и страждущих, как и сами находитесь в теле»[13], государи и государыни всероссийские в Светлое Христово Воскресенье лично одаряли острожников едой, одеждой и самым желанным – свободой, объявляя о помиловании. Древнехристианский обычай также подразумевал выкуп состоятельными людьми из темниц должников.

Именно об этой богоугодной традиции великий Пушкин иносказательно писал:

Обычай «пасхального прощения», берущий начало еще с ветхозаветных времен, утвержден был у христиан в 367 году по Рождеству Христову при императоре византийском Валентиниане. Советская же власть не то что пасхальное прощение, но и саму Пасху пыталась отменить. В итоге отменили саму советскую власть. Однако обычай пока не возрожден, хотя стоило бы.

Не скажу точно, известно ли было заключенному Марку об императоре Валентиниане, но неуемная энергия своеобразного мышления, которая даже за решеткой не могла оставаться взаперти, дала о себе знать.