Ничего не осталось от прежнего Филиппа.

Франц вздрогнул и отвел взгляд.

– Этого не случится… – прошептал он. – Слышишь? Не…

– Франц! – Филипп повысил голос. – Ты должен научиться. Жить. Без меня. Уже сейчас. Понимаешь? Иначе потом… – Он покачал головой. – Это сломит тебя.

«Я уже сломлен!» – вспыхнуло в голове Франциска, и он нетерпеливо махнул рукой:

– Нет! Я не хочу… Я не…

– Ты – не я, Франц! Для меня все кончено! Но ты… ты… Прошу тебя. – Филипп умоляюще взглянул на близнеца. – Я не хочу, чтобы ты страдал. И я уже сто раз говорил тебе: ты должен понять и принять, что в жизни есть такие вещи.

– Какие?!

– Братья, которые… уходят.

Волна поднималась выше и выше, стремительно затопляя трюмы Франциска, бурно клокоча, хлюпая по венам.

«НЕТ! – закричал он про себя, ударив кулаками в дверь, чтобы вырваться с тонущего корабля. – НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!»

– Ты должен понять, – шептал Филипп холодно и неумолимо. – Жизнь – не сказка. В ней нет места для чудес. И тебе придется – слышишь? – придется принять ее такой, какая она есть. Брат… я прошу тебя. Франц, слышишь? Умоляю, возьми себя в руки и просто будь со мной, до того момента, как… И найди в себе мужество быть самим собой и после!

– Я не буду самим собой после! – рявкнул Франциск.

Буря била по окнам, стекла раз за разом содрогались – казалось, еще чуть-чуть, и дом разлетится вдребезги от грома. Но даже если наутро мир для других устоит и останется прежним, для Франца прежним уже не будет ничего. После слов брата – ничего!

– Я не буду самим собой «после», потому что никаких «после» не будет! – сквозь слезы выкрикнул он. – Слышишь? Не будет! Я найду! Эту! Чертову! Дверь! Найду ее, из-под земли вытащу и добуду настоящее лекарство, и ты будешь со мной. Всегда! Понял? Ты понял меня? И не смей больше говорить об этом!

Лицо Филиппа исказилось в сильнейшей муке.

– Прости… – прошептал он. – Прости…

Он протянул Францу руку – такую тонкую, такую слабую… При одном взгляде на нее внутри Франца все рухнуло. Струна натянулась и лопнула. Огненный шар гнева вспыхнул и сгорел дотла. Осталась лишь черная пустыня.

Бессилие.

И слезы.

Он больше не мог кричать на брата, видя маленькую бледную руку, которую Филипп так жалобно протягивал ему.

Не мог.

«Фил!» Уже не осознавая, что делает, Франциск бросился к брату, упал на кровать ничком, обхватил ноги близнеца и, уткнувшись лицом в его колени, крепко сжал их и зарыдал во весь голос.

– Фи-или-ипп…

Трюмы распахнулись, и корабль Франца стал медленно опускаться в холодные темные пучины. Мальчик сломался.

Злиться он уже не мог. Мог лишь плакать, всхлипывая на коленях горячо любимого брата – единственного человека, который был нужен ему на всем этом проклятом свете. Единственного, без кого он не мыслил себя. Потому что Филипп, вероятно, был нужен ему сильнее, чем он сам – Филиппу.

– Фи-и-ил… – выл Франц, скользя руками по одеялу. Судорожно сжимал плед, терзал вымокшую от слез простыню. – Фил…

Вой разлетался по комнате, отражаясь эхом в пустых углах, где таилась темнота. Казалось, в комнате ревет смертельно раненное животное. Боль затопила Франциска с головой, и все, что он мог делать, – это всхлипывать, выталкивая бессвязные слова пополам с рыданиями и кашлем. Мог лишь комкать простыню и беспомощно корчиться в коленях умирающего брата.

Все вокруг превратилось в боль.

Весь мир.

Корабль тонул.

Банки, кровать и обрывки одежды, кухонный сервиз тетки и крылышки бабочек, мельница и Лу – все смешалось в уничтожающих струях потопа. Мир шел ко дну. Уходил под воду в холодную темную Бездну. Франциск тонул вместе с миром – самым последним из всех, сжимая в руках единственное, что было ему нужнее, чем мать, чем бабочки и солнце.