Вы взрослый человек. Россия организованных боевых действий не ведет. Ваш муж добровольно пошел под обстрел на этой улице.

С местом похорон, с телом – мы поможем чем можем. У нас есть в России спонсоры, которые способствуют захоронению. Вы должны понимать, что господдержки мы не получаем. Но похороны мы вам обеспечим.

(Тут «комиссар» сделал паузу: видимо, для слов благодарности. Ляна молчит.)

– До свидания, – говорит «комиссар». – Извините, что так получилось.

– Конечно, я все хочу! – кричит Ляна на подругу. – Хочу экспертизу, хочу опознать, хочу убедиться, что он. Но как?

Тело так и не удается пристроить. Забирать некуда. Вскрывать гроб негде. В Ростове стоит +35. Олег информирует «Сергея», что тело сможем принять прямо перед похоронами.

Знакомый Ляны, в поисках гарантий выдачи тела, находит выход на генерала, который не играет в молчанку, а обещает, если тело все-таки не отдадут, поехать на Военвед вместе. «Но только одно тело, понял? – говорит генерал. – Больше ни за каких других родственников не проси. Одно тело могу вынести для тебя!»

Похороны должны были состояться в понедельник. Ляна и Даша собираются за венком.

Ляна смотрит видео из группы добровольцев. Посеченные осколками ветки, раненого тянут за куртку, женщина с оторванными ногами пытается встать. «Он это все видел не по телевизору, понимаешь? Он знал, как это выглядит. Он не мог туда не пойти».

Я уехала в другой город на встречу. Вернулась ночью.

Венки – два, с розами и черными лентами, – стоят на балконе.

Ляна сидит на диване. Лицо как кусок сырого мяса.

– Женю не отдадут. Мне позвонили вечером. Сказали, что не отдадут, – потому что я разговаривала с журналистом. С тобой.

Я прервала все контакты с Ляной.

Два дня ходила по городу, не созванивалась с источниками, не брала интервью, не строила планов, не ездила к границе. Боялась спугнуть тех, кто прячет тела. Не могла уехать. Ела ягоды на базаре, уворачивалась от детей на роликах, шли грозы. В Парамоновских складах – заброшке без крыши – родники пробили фундамент, и подростки прыгали со стен – внутрь, в здание, в воду, солдатиками, обсыхали на балке. Мужики в антикварной лавке говорили: инаугурация Порошенки прошла, а долбят все сильнее. Рассуждали про крысу, которую сжирают черви, когда она ослабевает, и «с Украиной все по Дарвину». Беженки из Славянска (каждая – с ребенком на руках) в городском автобусе: «Я с мамой по скайпу разговаривала и слышу: бж-бж-бж – и так 16 часов длится». – «Так ваш дом на вершине, просто к вам звук хорошо доходит». – «Нет, они ж прям до заправки дошли». – «Кто дошел?» – «Ну те, которые стреляют. Подорвали баки». Девушки в церкви говорили, что звезды еще два года за Путина, и Америка знает, что еще два года сила не ее, поэтому «броники» украинцам дает, а деньги нет.

Через два дня дошла весть: Женю отдали. Похоронили.

c 7.00 до 6.38. Сутки с теми, кто завтра умрет

15.04.2012

Утро не наступает потому, что ночи толком и не было. Семь часов, а Яна все так же сидит в углу кухни, скрючившись, нога на ногу, медленно и внимательно ощупывает свое тело, иногда протирает слезящиеся глаза. Жарко, на огне стоит латунная миска с толстым слоем грязноватой соли – она греется все время. Девять часов – то же самое, только из комнаты выходит Паша и начинает курить. Паша, в отличие от Яны, еще иногда спит – часа три, на угловом диване. Пепел аккуратно стряхивается в пустой коробок – он пригодится для нейтрализации кислотной среды на финальном этапе.

Паша и Яна – муж и жена, 10 лет вместе. Три года они сидят на «крокодиле» – так называют дезоморфин. Поставки героина в город перекрыл Госнаркоконтроль (ГНК) в 2008-м, и теперь 85–90 % инъекционных наркоманов в городе – дезоморфинщики.