Им, наверное, так даже проще будет его из меня вытащить, пока я без сознания. Добавят какую-нибудь анестезию, и все. С этими мыслями проваливаюсь в темноту.

Когда открываю глаза, подташнивает. Слишком ярко. Тишина давит на виски. Скольжу ладонью к животу. Сглатываю.

Сколько прошло времени?

Судя по интерьеру, это палата стационара этой самой клиники, в которую мы приехали.

Аккуратно поднимаюсь на локти, взгляд сразу прилипает к Шумакову, стоящему у окна. Руки в карманах брюк, челюсть сжата. Взгляд устремлен вдаль. Он настолько в своих мыслях сейчас, что даже не замечает, что я пришла в себя.

— Все? — прокашливаюсь.

Во рту так пересохло, что язык вот-вот приклеится к небу.

Матвей разворачивается. Сталкиваемся глазами, и я отшатываюсь, потому что он так резко срывается с места. До чертиков пугает этот его рывок. На автомате обнимаю себя руками и быстро принимаю сидячее положение.

— Ты меня напугала, — Шумаков упирается коленом в койку, тянет меня на себя и заключает в объятия. Такие крепкие, что дышать трудно. Я, даже если захочу, из них не выберусь. — Алёнка, — обшаривает ладонями мое тело, а потом обхватывает щеки. Смотрит прямо в глаза. Держаться и не плакать больше нет сил.

Всхлипываю. Цепляюсь за его плечи безжизненными пальцами и слизываю с губ соленые слезы.

— Не плачь, — гладит меня по голове. — Ты чего такое творишь?

Он улыбается, покрывает поцелуями мои щеки, губы, а я ничего не понимаю уже. Совсем ничего.

— Что это было? — обхватывает ладонями мои щеки. — Ты ешь вообще? Похудела. — Мельком сканирует мое тело. — Они говорят, что все хорошо и, скорее всего, ты всего лишь перенервничала, конечно. Таблетки какие-то выписали. Я спрашивал про УЗИ, они сказали, что…

Зачем УЗИ?

Моргаю и накрываю губы Матвея своими пальцами.

Все еще не могу прийти в себя. Матвей продолжает меня трогать. Чувствую его пальцы, его тепло, его запах. Делаю глубокий вдох.

Шумаков так смотрит, у него зрачки бегают. Он, кажется, и правда за меня испугался…

— УЗИ? — сглатываю ком в горле.

Матвей хмурится. Вижу по взгляду, как начинает соображать и, кажется, понимать весь абсурд ситуации.

— Мы же для этого сюда вроде как и ехали, Алён.

— Да?

Мои губы подрагивают. Кажется, я только что чуть не довела себя до припадка из-за того, что неправильно поняла намерения Матвея.

— А ты? — Шумаков поджимает губы, бегло осматривает палату, а потом заглядывает мне в глаза. В этот момент, видимо, окончательно все понимает. — Ты сейчас на аборт ехала? — спрашивает уже шепотом.

Киваю. Робко. Боязно. Стыдно.

Опускаю глаза и сжимаю пальцы в замок.

— Класс, — Матвей шумно выдыхает. Отстраняется.

Не просто отстраняется на пару сантиметров, а конкретно так отходит в сторону. Прячет руки в карманы джинсов, пробегается пятерней по волосам, достает пачку сигарет, открывает-закрывает ее и снова прячет.

Все это происходит молча, пока я сижу на койке, подтянув колени к груди, и тайком за ним наблюдаю, сгорая со стыда.

Я же его сейчас просто размазала, наверное. Своим воображением столкнула нас в очередную пропасть. Хотя он ничего не объяснил. Не дал ни одного внушительного ответа о ребенке и дальнейшей жизни, ну что мне еще было думать? Что?

— Я, наверное, неправильно как-то выразился, — Мот ухмыляется, но выглядит эта его ухмылка невесело, скорее, горестно и печально.

— Я ждала конкретный ответ, — бормочу себе под нос.

— Понял уже.

— Что теперь делать? — поднимаю голову, смотрю Матвею в спину. Сосредотачиваю взгляд где-то между лопаток, пока он снова залипает в окно.

— Явно не аборт, — произносит сухо.

Судя по голосу, он точно в бешенстве, просто сдерживается. Молчит, чтобы не довести ситуацию до абсурда окончательно. Я по его примеру делаю то же самое. Можно, конечно, сейчас возмутиться, начать обвинять Мота в том, что нужно словами доносить свои намерения, но сил и желания на это нет. С меня хватит этих слез и истерик. Я хочу спокойствия. Правда.