– Крепкая была женщина, а характер какой крутой!

– Будешь такой, когда не мать воспитала, а мачеха. Уж в деревне не баловали, наверно, тем более неродную дочь. Они же только в конце двадцатых сюда переехали.

– А от чего умерла ее мать? – вклинилась Аня.

– Инсульт на фоне родильной горячки. Молодая была, немного за тридцать, – и Евгения печально вздохнула, явно вспомнив Анину маму, Веронику, которая была всего немногим старше Авдотьи, когда покинула этот мир. За столом повисла неловкая тишина, и Аня, сглотнув комок в горле и ощутив привычную дрожь в коленках при упоминании мамы, спросила:

– Вы так много знаете про бабушку Авдотью, но почти ничего про нее не рассказываете. Какая она была в молодости?

Тетушек как подменили. Обида на холодную, придирчивую мать так их никогда и не покинула, даже после ее смерти.

– Наверно, такая же гордая и резкая, как и во времена нашего детства, – бросила Евгения. Более мягкая Лидия лишь вздохнула и добавила:

– Она только вспоминала иногда, что они дружили большой компанией, в ней она и познакомилась с папкой. Там были и татары, тогда мамка, видимо, еще не взъелась на всех них за что-то.

– А бабушка хорошо говорила по-татарски?

– Никогда и слова от нее не слышала, с чего ты взяла? – удивилась Лидия. – Тогда татарский стал кухонным языком, а все татары стремились говорить по-русски и имена меняли на наш манер.

– У нее была подруга, – вспомнила Евгения, снова перебив ее. – Имя такое интересное, как ягода или камень.

– Фируза, – кивнула Лидия, у которой всегда было лучше с памятью. – А фамилию не знаю, не говорила.

– Думаете, из-за того, что они перестали дружить, бабушка и относилась так ко всем татарам? – догадалась Аня. Тетушки синхронно кивнули.

– Парня не поделили, наверно.

– Да точно, мамка еще вспоминала иногда его. Говорила, что подруга увела.

– Это он еще офицером, что ли, стал потом?

Аня слушала их разговор, и в ее голове все яснее складывался образ юной бабушки. Ульяна Красильникова была загадкой как для дочерей, так и для внуков. Очень требовательная, на грани перфекционизма. Единственными, что она любила, был сад и яблоня. О том, что тоже считалась ее любимицей, Аня узнала уже после смерти бабушки – от тетушек.

– С папкой они жили на соседних улицах, за углом, а вот этот офицер-то был из семьи побогаче, – продолжала Евгения.

– Его отец потом собственный дом отгрохал, по тем временам это вообще редкость.

– Она же говорила вроде, что он врачом работал, так что чему удивляться. Пока мог, заработал.

– Откуда вы столько знаете? – удивилась Аня.

– Я же в музее одно время работала, там была целая экспозиция, посвященная героям войны. Да и мамка иногда обсуждала с коллегами, которые приходили в гости. Близкой подруги-то у нее всю жизнь не было.

За окном медленно наползали ранние декабрьские сумерки. Аня поежилась, представляя обратный путь по морозу.

– Куда делся тот офицер?

– Так и дожил, наверно, тут свою жизнь, – предположила Лидия. – Мамка про него уже почти не вспоминала.

– Ну не при папке же! Он так ее ревновал к нему!

– Был повод?

Тетушки переглянулись и пожали плечами.

– Наверно, нет. Она же такая ханжа была, какая ей измена. И в голову бы не пришло.

Аня вздохнула и залпом допила шампанское, поминая про себя бабушку. Уж она-то любила этот напиток.

– Ладно, мне пора. Еще в магазин надо зайти, – засобиралась она.

– И не скучно тебе одной!

– У меня же есть Карамелька! И я всегда могу позвонить вам, – улыбнувшись, Аня расцеловала в обе щеки сначала Евгению, а потом Лидию. Новенькая посудомойка, купленная ею для них еще во времена жизни в Городе, справится с горой посуды куда лучше, чем она.