В «Очерках…» откровенно признается, что «…личное хозяйство оставалось основным хозяйством горцев»[118].

Одно из объяснений состоит в том, что в руководство колхозов, мол, проникли кулацко-мулльские элементы. В свою очередь их проникновение объясняется серьезными ошибками местных советских органов. Что это за «серьезные ошибки»? Оказывается, они заключались в неправильной оценке структуры чечено-ингушского общества, в отрицании существования кулачества среди чечено-ингушского населения и как результат такого взгляда сохранение во многих случаях кулацких хозяйств. Не так давно, в 1973 г., на X пленуме Чечено-Ингушского обкома КПСС резко осуждался «внеклассовый подход в оценке исторических явлений, идеализации прошлого…»[119].

Наиболее часто приводимый пример влияния чечено-ингушского кулачества следующий: во время коллективизации из плоскостных районов в горы на хутора перекочевало большинство кулаков. В 1938 г. в горах было официально учтено 3000 хуторских хозяйств, которые, как пишут авторы «Очерков», «формально состояли в колхозах, а на самом деле владельцы их, пользуясь бесконтрольностью органов власти, самовольно захватили земли, сенокосы, пастбища в лесах местного и государственного значения, имели скрытые посевы и содержали большое количество скота»[120]. В. И. Филькин добавляет к этому, что на хуторах часто скрывались бандитские группы[121].

Другое объяснение заключается в том, что руководящие кадры многих колхозов и сельских советов «были засорены классово-враждебным элементом…»[122]. Из 23 колхозов Ачхой-Мартановского района в 14 председателями были кулаки, торговцы, их сыновья[123].

В конце 50-х и в начале 60-х годов к числу причин, создавших в Чечено-Ингушетии довольно сложную ситуацию, относили также слабость партийной организации в репрессии конца 30-х годов. Первое объяснение сохраняется в урезанном виде до сих пор, что же касается влияния репрессий, то об этом официальная историография упоминает лишь вскользь.

В парторганизации горных районов из 824 коммунистов 50 были элементарно неграмотны, т. е. не знали даже азбуки, 265 не имели начального образования, 275 имели начальное образование и 153 – неполное среднее[124]. В ряде районов парторганизации состояли главным образом из работников районного партийного и советского аппарата и по числу членов не превышали 25 человек. Так, на 1 февраля 1939 г. партийная организация Чеберлоевского района состояла из 25 человек (11 членов и 14 кандидатов), Галанчожская – из 18 человек, Шатоевская – из 23[125].

По В. И. Филькину получается, что в партийном и государственном аппарате немало было корыстолюбцев и карьеристов, т. е. наименее надежных элементов в сложной и опасной ситуации. В ряде районных отделов НКВД, по утверждению В. И. Филькина, оказались «случайные люди». Другие же сотрудники НКВД, даже «многие», как о том свидетельствует решение Чечено-Ингушского обкома партии, «недооценивали силы антисоветских элементов и вред их подрывной работы против мероприятий советской власти». В решении также указывалось, что неправильная оценка классовой борьбы в деревне вела к применению главным образом «пассивных методов» в борьбе с «бандитизмом, с кулацкими и антисоветскими элементами»[126]. Иначе говоря, обком требовал ужесточения методов борьбы.

Но откуда же в партийную организацию проникли корыстолюбцы и карьеристы? Ответ на этот вопрос не сложен. Основной их поток возник после репрессий 1937–1938 годов, когда старые кадры были большей частью изгнаны и уничтожены. В наше время об этом принято говорить скороговоркой, но нет сомнения в том, что грубое администрирование и репрессии являются одной из главных причин той сложной ситуации, которая возникла в Чечено-Ингушетии к началу войны с гитлеровской Германией.