Проехав по Кинг-стрит, малолитражка подвезла их к единственному проходу на Куолити-сквер. Это был короткий и узкий переулок, по которому решались проехать, если хотели, лишь смелые водители. Но когда они выезжали на площадь, то другого выезда с нее не существовало, так что единственными, кто решался рискнуть и попасть на нее таким образом, были местные жители, жившие над магазинами, бутиками и галереями, обрамлявшими площадь с трех сторон.

Четвертая сторона представляла собой мощенное булыжником пространство, ведущее к большой террасе, куда Динь собиралась отвести Миссу после того, как водитель вручил им номер своего мобильного, по которому они должны были позвонить, когда придет время забирать их.

– Поторапливайся, детка, – сказала Динь, пока Мисса с благодарной улыбкой брала карточку с номером и засовывала ее в сумку. – Нас ждут великие дела.

Они нырнули в проход и осторожно двинулись по булыжникам – ходить здесь в чем-то кроме обуви на плоской подошве значило вывихнуть себе лодыжку. За проходом находилась сама площадь; ее булыжники стали скользкими от снега, и по тротуарам было трудно передвигаться. Они протиснулись между двумя машинами местных жителей и прошли мимо галереи, перед которой стояла скульптура женщины, одетой в металлические кружева, укрытая, казалось, пальто из снега. Ветви вечнозеленых кустарников, окружавших ее, гнулись под белым гнетом.

Как и предполагала Динь, они были не единственными, кто шел в этом направлении. Когда девушки оказались на пространстве, составляющем четвертую сторону площади, на террасе перед собой они увидели, несмотря на сильный снег, большую группу курильщиков, расставивших свою выпивку на подоконниках паба, в то время как другие сидели на одеялах за столами, которые располагались под наружными обогревателями, отгонявшими холод.

Это, сообщила подруге Динь, и был постоялый двор XVI века «Харт и Хинд» – любимое место проведения пирушек студентов Вестмерсийского колледжа. Динь признавала, что в городе есть много пабов, но этот уже давно был выбран всеми студентами не только потому, что любой мог напиться здесь в стельку после окончания учебного дня, но и потому, что владелец закрывал глаза на переход денег из рук в руки в обмен на «запрещенные препараты, расширяющие сознание».

– Динь, я не буду принимать наркотики, – заявила Мисса.

– Ну конечно, нет, – согласилась Динь. – Только не теперь, когда ты еще даже не выпила. – И продолжила секретничать: – А еще здесь наверху есть комнаты. Как и в любой другой старой гостинице. Но он о них молчит.

– Кто это он?

– Джек. Владелец заведения. Их две – я имею в виду комнаты, – так что если есть деньги, то ими можно воспользоваться.

– Но если он о них молчит… – Мисса нахмурилась. – Тогда для чего они?

«Ради всего святого, ты и сама знаешь», – чуть не сказала Динь. Но все дело было в том, что Мисса ни за что не догадалась бы, если не сказать ей прямо в лоб.

Динь давно поняла, что для подруги ее девственность – это настоящий свет в окошке. Как будто она была из другого века и хранила ее до того момента, когда появится принц с хрустальным башмачком в руках и в поисках девственницы, чтобы оказаться такой единственной в радиусе тысячи миль.

Сама Динь лишилась невинности в возрасте тринадцати лет. Она сделала бы это и раньше, но никто не обращал на нее внимания, пока у нее не появилась приличная грудь. Когда это произошло, Динь почувствовала колоссальное облегчение: она наконец покончила с собственной дефлорацией и теперь у нее было на одну проблему меньше. Динь никак не могла понять, для чего Мисса хранит свою девственность. Ее воспоминания о Великом Событии начинались с того момента, когда она заявила пьяным, но испуганным голосом: