Кузовкин. Нет, Ваня, ты останься. Сядь-ка вот тут, ся-ядь. И я сяду. (Кузовкин садится.) Наши вот сейчас приедут. Посмотри на них.

Иванов. Чего смотреть.

Кузовкин. Как чего смотреть? Ольга-то Петровна в Петербурге замуж вышла. Каков-то у нее муженек? Ну, да и ее мы с тобой давно не видали. Шесть лет с лишком. Сядь.

Иванов. Да что, Василий Семеныч, право…

Кузовкин. Сядь, сядь, говорят. Ты не смотри на то, что новый дворецкий кричит. Бог с ним совсем! Он ведь для этого приставлен.

Иванов. Ольга Петровна-то, чай, за богатого вышла? (Садится.)

Кузовкин. Не знаю, Ваня, как тебе сказать, а чиновник, говорят, важный. Ну, Ольге Петровне так и следовало. Не век же ей было со своей теткой жить.

Иванов. А как бы, Василий Семеныч, новый-то барин нас с тобою не выгнал.

Кузовкин. А зачем ему нас выгнать?

Иванов. То есть я про тебя говорю.

Кузовкин (со вздохом). Знаю, Ваня, знаю. Ты, брат, что ни говори, все-таки помещик. А на меня и платье-то не из целого кроят. Всё с чужого плеча. А всё-таки новый барин меня не выгонит. Покойный барин – и тот меня не выгнал… А уж на что был сердит.

Иванов. Да ты, Василий Семеныч, петербургских молодцов не знаешь.

Кузовкин. А что, Иван Кузьмич, разве они… того?

Иванов. Просто, говорят, беда! Я их тоже не знаю, а слыхал.

Кузовкин (после минутного молчания). Ну, посмотрим. Я на Ольгу Петровну надеюсь. Она не выдаст.

Иванов. Не выдаст! Да она, чай, и забыла тебя совсем. Ведь она отсюда, после смерти покойной матушки своей, – с теткой-то с своей, – ребенком выехала. Что ей? и четырнадцати лет не было. Ты с ней в куклы игрывал – велико дело! Она и не посмотрит на тебя.

Кузовкин. Ну нет, Ваня.

Иванов. Вот увидишь.

Кузовкин. Ну полно же, Ваня, пожалуйста.

Иванов. Да вот увидишь, Василий Семеныч.

Кузовкин. Право, Ваня, перестань… Сыграем-ка лучше в шашки… А? как по-твоему? (Иванов молчит.) Что так сидеть-то? Давай-ка, брат, давай.

(Берет шашечницу и расставляет шашки.)

Иванов (тоже расставляет шашки). Нашел время, нечего сказать. Дворецкий позволит тебе, как же!

Кузовкин. А мы разве кому мешаем?

Иванов. Да господа сейчас приедут.

Кузовкин. Господа приедут – мы бросим. В правой или в левой?

Иванов. Уж прогонят нас с тобой, Василий Семеныч, вот увидишь. В левой. Тебе начинать.

Кузовкин. Мне… Я, брат, сегодня вот как начинаю.

Иванов. Вишь, что вздумал. А я вот как.

Кузовкин. А я сюда.

Иванов. А я сюда.

(Вдруг в передней поднимается шум. Казачок Васька вбегает сломя голову и кричит: «Едут! Едут! Нарцыс Коскенкиныч! едут!..» Кузовкин и Иванов вскакивают.)

Кузовкин (в большом волнении). Едут? едут?

Васька (кричит). Махальный знак подал – едут!

(Из гостиной раздается голос Трембинского: «Что такое? господа – господа едут?» Он вместе с Петром выбегает из гостиной.)

Трембинский (кричит). Музыканты! музыканты по местам!

(Убегает в переднюю; Петр и казачок за ним. Из коридора выскакивает Маша.)

Маша. Господа едут?

Кузовкин. Едут, едут.

(Иванов с тоской забивается в угол. Маша бежит в коридор с криком. «Едут!» Через мгновенье из коридора вырывается Прасковья Ивановна, а из передней Трембинский.)

Прасковья Ивановна. Едут?

Трембинский. Девок зовите сюда, девок!

Прасковья Ивановна (кричит в коридор). Девки! девки!

Егор (выбегая из передней). А где ж хлеб-соль, Нарцыс Константиныч?

Трембинский (кричит во все горло). Петр! Петр! Хлеб-соль! Где хлеб-соль? (Из коридора выходят шесть разряженных девок.) В переднюю, девки, в переднюю!

(Девки бегут в переднюю и сталкиваются в дверях с Петром. У него в руках блюдо с огромным кренделем и солонкой.)

Петр. Тише вы, сумасшедшие!

Трембинский (вырывает у Петра блюдо, и передает его на руки Егору