Гардемарин Павел Нахимов не оставил воспоминаний о Морском корпусе, он вообще был не большой любитель писать, к немалому огорчению его биографов. А вот его друзья и однокашники много и подробно писали о жизни гардемаринов. Несмотря на различия в деталях, в общих моментах эти воспоминания совпадают и вполне позволяют представить картину жизни юного Нахимова.

В документах сохранилась только дата зачисления Павла в корпус – 24 июля 1815 года; когда же он был переведен из кадет в гардемарины, неизвестно. Однако уже в год зачисления он именуется гардемарином, а значит, в кадетах пробыл недолго – видимо, старшие братья постарались подготовить его и Ивана к экзаменам. Но, несмотря на это, привыкать подростку к суровому военному распорядку было нелегко.

Вместо вольготной домашней жизни – подъем до света, казенная одежда, калош и теплой обуви не положено, ежедневные занятия, караулы. Вместо домашней стряпни – ненавистная гречневая каша-размазня. Правда, порции большие, щи и каша всегда с куском мяса, на обед – жаркое, в праздники – пирожные или оладьи с медом. Да и квас отменный, пей сколько хочешь. А какие белые булки утром и вечером – горячие, в целый фунт весом; во всём городе таких не сыщешь. В общем, жить можно.

Одно плохо: принятое в корпусе обязательное прислуживание младших старшим, то, что в английских школах и университетах называлось «fagging», а у нас – «дедовщина». Правда, насилия к кадетам никто не применял, но новичкам доставалось изрядно. Главное было не расплакаться: разнюнился – пиши пропало, навек «бабой» звать будут, и уже никто не поможет.

Одного новичка любили посылать в соседнюю роту принести книгу «Дерни о пол», другого – «Гони зайца вперед». Понятно, что первый летел на пол, а второй бегал от одного «старика» к другому, пока не выбьется из сил. Кто-то, правда, считал такие порядки полезными и утверждал, что так воспитывался характер. Д. Б. Броневский вспоминал: «…все мы жили в беспрерывной междоусобной войне до производства в гардемарины. Достигнув до этого вожделенного чина, у кадета прежние дикие замашки смягчались; показывались понятия о чести – и прежде бывший дикарь стал походить на человека. Впрочем, у этих молодых людей кроме уваженья к силе физической были и свои хорошие свойства. Они не терпели слабодушия, лукавства, похищения чужой собственности и провинившихся в подобных проступках наказывали жестоко. В этой спартанской школе было и свое хорошее: здесь закаливали характер в твердую сталь; здесь получалось омерзение ко всему низкому, и я уверен, что на многих моих товарищей это воспитание благодетельно подействовало; утвердительно могу сказать о себе, что оно мне принесло большую пользу»^>18.

Конечно, младшие Нахимовы могли бы обратиться за помощью к старшим братьям, которые служили в корпусе офицерами, но такого заступничества им бы не простили. Да и сами Николай и Платон, не так давно окончившие корпус и прекрасно знавшие его традиции, вряд ли стали бы вмешиваться – скорее оказывали моральную поддержку.

Случались и бунты, когда младший выпуск не желал признавать власти старшего, однако они были крайне редки и сурово наказывались. Чаще доставалось корпусному эконому, если его воровство переходило границы. Тогда, по воспоминаниям однокашника Нахимова Дмитрия Завалишина, все находящиеся в столовой ученики мычали, стучали ногами и ножами, выражая протест, и забрасывали эконома бомбами, «состоящими из жидкой каши, завернутой в тонкое тесто из мякиша, так, чтобы ударяясь обо что-нибудь, тесто разрывалось и опачкивало человека кашею»