– Совсем ёб..улся, старый?! – верещал Стас, словно недорезанный свин. – Ты на кого руку поднял? Не знаешь, под кем я хожу? Да я тебя, падла, на ремни буду резать…

Дослушивать старик не стал, а просто недрогнувшей рукой запихнул обратно Стасу в глотку обслюнявленный им же кляп. Пленник что-то активно мычал, корчил потешные гримасы и извивался всем телом, надеясь вывернуться из пут. Али-Баба, невозмутимо понаблюдав за этим представлением пару минут, взял с верстака кусачки. Подойдя к пленнику, старик резко ударил уголовника под дых. Пока тот хрипел, пытаясь прососать воздух сквозь забитый в глотку кляп, таджик своими заскорузлыми от грубой работы руками, оказавшимися сделанными словно из металла, разжал Стасу кулак и одним резким движением отхватил тому острыми кусачками фалангу мизинца.

Отрубленный кусачками палец отлетел в сторону и гулко стукнулся в пустую канистру из-под топлива. Брызнула кровь, несколько капель которой попало старику на небритое лицо. Пленник громко заверещал, что стало слышно даже через вставленный кляп, и заполошно забился, словно выдернутая из воды рыбина. Но Махмуда это нисколько не растрогало, он спокойно зажал пальцами обрубок мизинца, не давая пленнику вырваться. Отложив кусачки, старик взял скотч и несколько раз крепко обмотал ленту вокруг раны, останавливая кровь.

После чего таджик наклонился к изломанному уху бывшего борца и хрипло пообещал:

– Будешь так верещать, я тебе яйца оттяпаю к хренам! Можешь поверить, у меня это куда лучше получиться, – он криво ухмыльнулся, – не одного хряка за свою жизнь оскопил!

После этих слов Стас позеленел и моментально заткнулся, продолжая дрожать своим крепким телом. Остаться без принчиндалов ему совсем не хотелось. А этот безумный старикан с легкостью выполнит свое обещание, уголовник видел это по его блеклым равнодушным глазам. А еще он разглядел наколки, отливающие синевой на его морщинистых руках и выглядывающие сквозь распахнутый ворот его рубашки. Эти уголовные символы однозначно утверждали, что этот морщинистый аксакал неоднократно убивал в своей жизни, за что и был когда-то осужден.

– Ну что, фраер беспонтовый, теперь готов ситуевину обкашлять? – глухо, словно из распахнутой могилы, произнес Махмуд, глядя в глаза покалеченному и напуганному пленнику немигающим взглядом.

Стас мелко-мелко закивал. Несмотря на то, что он и сам был тем еще отморозком, но после всего произошедшего испытывал неодолимый страх перед этим жутким морщинистым стариканом. Теперь он был готов выполнить все его требования, чтобы только уцелеть и сохранить свое «хозяйство».

– Барно[1]! – Таджик довольно оскалился. – Отвечать только на мои вопросы. Вякнешь не по делу – отхвачу кусачками еще кусок клешни, – тускло принялся «инструктировать» пленника Али-Баба. – Будешь лепить горбатого[2] – лишишься яиц, – напомнил он. – Так что настоятельно не советую варганку крутить[3]. Усек, деятель?