С Глазкиным происходило неладное – он будто застыл, сцепив зубы и напрягшись, ледяными сделались его глаза, сжались кулаки. Он даже отстранился от певицы, и гневный рык вырвался из его нутра. Но Верочкой и Ноночкой это было воспринято за уместное подыгрывание актрисе, а Эллочка даже зааплодировала, не сдержавшись, крикнула «браво!». Лишь Задов, дотянувшись до стакана вина, осушил его наполовину и опрокинул на коврик, безвольно разжав пальцы.
А певица продолжала:
Анна Андреевна уронила голову на грудь, зашаталась вполне натуральственно, гитара вывалилась из её ослабевших рук, и сама бы она оказалась на траве, не подхвати её Глазкин.
Оставить равнодушными зрителей сей миг, конечно, не мог; рукоплесканиями, криками, визгом наградили певицу, а Глазкин, не владея собой, жадными поцелуями покрыл её полураскрытые, словно в ожидании губы.
Неизвестно сколько бы длилось безумство, не прерви его жёсткий злой голос:
– Пируете без меня?
Наблюдавший за ними не одну минуту, Странников тяжело дышал, прислонившись спиной к дереву. Казалось, он только что гнался за кем-то, долго бежал и теперь приходил в себя. Выглядел ответственный секретарь неважнецки: те же закатанные до колен штаны на грязных уже ногах, взлохмаченная голова без шляпы, исцарапанное бледное лицо.
– Василёк! – трезвея, бросился Задов к приятелю. – Дорогой! Что с тобой случилось? Что за вид?
– Упал, – присел тот медленно, не отрывая спины от ствола.
– Упал? Как? Где?
– Свалился в овраг, – устало закрыл тот глаза.
– Овраг! Откуда здесь овраги? Песок кругом.
– Слушай, дай лучше выпить, – пробормотал Странников и сплюнул тягучую слюну.
Дело приобретало необычный поворот, нутром учуял это артист; разворачиваясь за бутылкой к коврику, он скомандовал:
– Дамочки! Девочки! Разбежались весело по грибы, по ягоды! Быстро! Быстро! Кому сказано?
– Гриня, я останусь, – сунулась к нему Анна Андреевна, отставив гитару. – Помощь какую?.. Лицо обмыть?..
– Дура! – цыкнул на неё Задов. – Какая ещё помощь? Катись отсюда и баб забирай! Мигом! Да чтоб языки прикусили! Ни слова, что видели! Ясно?
– Ясно, Гришенька, ясно. Куда уж ясней, – блондинка развернулась к женщинам, словно курица-хохлатка развела руки в стороны, затараторила: – А ну-ка, милые, подсуетились! А ну-ка, красивые мои, погуляем в лесочке да на бережочке!
Странников между тем опрокинул стакан водки, словно глотнул воды, вытаращил глаза на Глазкина:
– Дай закурить!
– Вы же трубку? – не пришёл ещё тот в себя. – Где вас так угораздило! С Маргаритой Львовной ничего не случилось?
– Цела. Что с ней станется? – тянул руку за папироской тот, а, закурив и прокашлявшись, добавил: – На баркасе она. Вы же веселились здесь, не заметили, как прошмыгнула.
– Так вы за ней гнались?
– А-а! – махнул рукой Странников и грязно выругался. – Остановить хотел. Да куда там…
– С ней-то что? – Задов поднёс ещё водки. – Что вы оба, словно угорелые?
– От себя бегали, – выпив поднесённое, мрачно обронил Странников и замолчал надолго, докурил папироску, забросил её далеко нервным щелчком и вдруг расхохотался неестественно, зло и громко: – Вообще-то, други мои любезные, полный конфуз на мою седую голову! Не пришёлся я ко двору Маргарите Львовне!