– А дичи или птицы какой у вас нет? – спросила Зденька.

– Пока нет! Хозяин седмицу назад в лесу заблудился и вышел, когда пообещал устроить морскую неделю – чтоб ни птиц, ни дичи не бить. Вот и готовим пока только гадов да рыбу, – сказала подавальщица, крепкая, симпатичная и такая же огромная, как и все в этом мире. – И еще я у вас попросить хотела… – тот самый мужчина, который первым нашел меня, кивнул, и женщина заискивающе продолжила: – Тишка, братец мой, третий день в бреду лежит, животом мается. Вылечите его, служители Равновесия, а? Денег нет, но я вам пиво и копченую лопатку принесу. Из своих запасов!

Ага, значит, меня взяли служители какого-то весьма уважаемого культа. Священнослужители? Не лекари же тут разгуливают с ружьями?

– Животом мается и бредит? – переспросил курчавый и огладил бородку. – Хорошо, что нам сказали. Это лечится простым наговором на узел пояса. Пообедаем, а потом я его вылечу.

Ответ мне понравился. Значит, магия в этом мире все-таки существует, просто не артефакты и не волшебные палочки, а заговоры и личная сила.

– Благодарствую! – обрадовалась подавальщица и поставила перед нами большой горшок картошки.

Пахло одуряюще. Но! Горшок был один на всех. Один. На всех. И никаких отдельных тарелок нам всё еще так и не подали.

– Не стесняйся, деточка! – прогудела над головой Зденька и, положив на хлеб рыбу, вручила его мне. – Кушай.

Я вцепился в бутерброд, как утопающий, глядя на горшок с картошкой во все глаза. Служители Равновесия схватили ложки.

«Они не могут этого сделать!» – в каком-то предобморочном состоянии ахнул внутренний голос.

Ложки дружно опустились в горшок и выловили по куску. Десяток ртов облизнул их, оставив на каждой по миллиарду микробов, вирусов и бактерий. На лицах мужчин и женщин разлилось удовольствие.

Эти люди могли, умели и практиковали.

– Хорошо горяченького с холода покушать! – крякнула Годана.

И ложки – облизанные, обсосанные, со всех сторон обслюнявленные – вновь нырнули в ни в чем не повинную картошку. И еще раз. И еще. В горшке расцвела самая настоящая микробиологическая оргия. Но ложки не останавливались.

Я молча смотрел на эту отъявленную вакханалию антисанитарии и понимал: это полный финиш. Абзац. Катастрофа! Аборигены, видимо, обладали убойным иммунитетом. Мой же такого артобстрела не вынес бы никогда в жизни! Я опустил взгляд на свою еду. Вроде как ржаной хлеб тоже не порадовал. Он имел странный неприятный запах, почти неуловимый из-за рыбы. Первый же кусок я аккуратно сплюнул – очень уж не понравился горьковатый привкус. Конечно, это могла быть какая-то специя или добавка, но в памяти всплыли истории о роли спорыньи в эпоху охоты на ведьм. Осмотр надкушенного куска выявил крупные черные то ли споры, то ли крошки. Я вспомнил, как люди умирали от поноса, сопоставил с рассказом подавальщицы о Тише – и внутренний учитель ОБЖ тут же грозно потребовал не брать в рот подозрительную еду. Конечно, это могла быть и не спорынья, вон, с каким аппетитом аборигены уминали хлеб – только за ушами трещало. Но, может, они эту добавку переваривать научились? Я съел с бутерброда рыбу, придирчиво осмотрев её, и взял осьминожьи щупальца. Все вокруг хохотали и жевали. На меня никто не обращал внимания.

И всё бы прошло хорошо, но тут вернулся посвежевший и чистый Арант. Он сел напротив, взял ложку, соорудил бутерброд и подмигнул мне.

– А что это Тэхон одну рыбу ест? – заботливо спросил он.

Ложка мужчины нырнула в оскверненный горшок, где наверняка уже родилась неизвестная науке болезнь, и исходящая паром отрава нацелилась мне в рот.