Катерина наконец отряхнула платье, подошла к Ивану, села рядом.

– Так вот, Ваня, решила я к Ольге переехать, хватит уж нам с тобой в назьме копаться. У неё Иришка заболела, так просит, чтобы я пожила у неё, повозилась… А я думаю, надо уж нам определяться к ней, да и всё. Ну сколько можно тут сидеть? И так всю жизнь просидели…

Катерина замолчала и, потупившись, начала разглаживать ладонями платье на коленях, Иван отвернулся, разглядывая луга за Иртышом. Вечерело. Берёзовые колки вдали уже едва различались.

– Я сегодня с ними уеду, а ты пока тут поживёшь. Скотину распродашь, дом… Дом если не продашь – холера с ним. Заколотишь двери-окна, да и пусть стоит, потом продадим… Виктор завтра приедет, остальное кое-что заберёт, я приготовила, ну а варить уж тут мать попросишь, пока не распродашься. Или мяса ей отнеси, да там и обедай… Картошки мы шесть мешков насыпали, но там ещё мешков пять-шесть будет, тоже матери отвези… Бельё у тебя всё перестирано, переглажено, в комоде лежит, в верхнем ящике… Да ты почему молчишь-то?..

Иван посмотрел на Катерину долгим внимательным взглядом: в её тёмно-карих глазах где-то совсем рядом были слёзы.

– Нет, Катя, никуда я не поеду и продавать ничего не буду. Собралась – поезжай, а я не поеду…

Ольга, видимо, стояла всё это время у них за спиной, у окна, и слышала весь разговор, потому что она тут же, после слов отца, выскочила на улицу и заплакала.

– Папка, поедем, ну что вам тут делать? Квартира у нас большая, ты видел, всем места хватит, неужели тебе не надоело в этой дыре сидеть? Иришка у меня болеет…

– Вон мать собралась – пусть едет, а я не поеду. Здесь, дочка, могилки моих братьев и сестёр, и моя тут же будет…

Ольга, сжав ладонями лицо, ушла. Катерина тоже вытирала слёзы.

– Ты подумай, ведь Иришка болеет! Хоть полгодика надо с ней посидеть, пока не подрастёт, не наладится.

– Я тебе не запрещаю, сиди, а я там жить не буду. Не хочу.

– О, господи…

Катерина поднялась и какой-то неуверенной, пошатывающейся походкой ушла в дом.

Минут через пять они с Ольгой вынесли узлы с тряпками, бросили их в кузов, а сами молча залезли в кабину. Виктор закрыл борт и подошёл к Ивану.

– Ну, ладно, отец, пока, я завтра приеду. Ты на ферме будешь? Я разыщу… Ну, до завтра.

Иван молчал. Зять постоял, словно раздумывая, заводить ли мотор или разгружаться, потом поднял и положил на лавочку валявшуюся на земле пачку «Беломора».

– Ладно, отец, поехал я…

Он сел за руль, хлопнув дверцей, и они уехали.

Иван глядел вслед уходящей машине, пока она не скрылась на краю деревни.

Подошёл Курган, потёрся об Иванову ногу, потом положил голову ему на колено и протяжно зевнул…

Долго сидел Иван на лавочке, курил, глядел на обветшалые заборы и крыши соседских избушек. В дом входить не хотелось.

Виктор хотел поехать к тестю с обеда, но не получилось, поехал вечером. Иван уже был дома. Да и не работалось ему в этот день. Кое-как вечера дождался, а пришёл домой – опять всё из рук валится.

Зять вошёл в ограду, виновато улыбаясь, но не пряча глаз. Иван стоял, опираясь на вилы, и смотрел на него, будто в первый раз видел.

– Здорово, отец!

Виктор протянул Ивану свою крепкую жилистую руку.

– Привет, привет… – Иван старался покрепче сжать руку зятя, но тот сопротивлялся. – Ничего, есть силёнка, есть… Может, поборемся?

– А что? Я не струшу, давай.

– Да нет, шучу я. Был бы помоложе – другое дело, а теперь какой уж из меня борец… Ну, как доехали?

– Да ничего, всё нормально.

– Катерина как? Не тоскует ещё?

– Так ей пока и тосковать некогда. Она ведь без работы не усидит, всё равно найдёт что-нибудь, а тут ещё Иришка с рук не слезает…