Оперативка на сей раз перекрыла все рекорды по продолжительности – четыре часа кряду с получасовым перерывом. Не повезло больше всех Ирочке, которую заставили писать протокол. После побоища она была вынуждена подходить индивидуально к каждому и просить подписаться под своим выступлением. Иначе протокол не принимался, сыпались обвинения в необъективности и искажении сути проблемы. Победили голоса «против», причём с небольшим перевесом. Среди них был и голос Москалёва.

Всех несогласных вызвали к директору. Константин Иванович долго говорил о праве каждого на свое мнение, о необходимости учёта положения, в котором находится институт, а потом прямо каждому задал вопрос, каковы были мотивы такого решения, не личные ли, и вообще, закон ещё новый, не отработан, да и не обязана администрация учитывать итоги голосования, но вот хотят с ними по-хорошему, потому и вызвали. Ведь Славку на «и.о.» прочили, а это ещё не начальник. Тут и сидевший рядом шеф подал голос – внутреннее кипение выдало заявление про «Глупость, которую сегодня сделали, а завтра поймут и отменят».

Москалёв хотел отмолчаться, но когда уже все вставали, директор, посмотрев на Мишку, попросил высказаться. Москалёв решился:

– И.о., не и.о., а будет он полноценным начальником, уже сейчас себя так ведёт, и явно спешит, а опыта у него нет, только амбиции.

– Спасибо, подвёл итог директор, и, перечёркивая всю проделанную коллективом двухнедельную работу, завершил: – Я понял, значит, будем представлять его кандидатуру на утверждение. Вот так.

Как ни странно, на отношения Москалёва с начальником эта ситуация никак не повлияла. Всё было по-прежнему вежливо, дистанция выдерживалась и герой не терял надежды на научный контакт.

Только была у начальника одна странная, почти болезненная тяга к казуистике, превратившаяся в норму жизни. Если нужной жертвы не оказывалось под рукой, он был готов искать её даже среди лиц к себе приближённых. Самому Москалёву процедуры публичной порки удалось избежать совершенно случайно, и даже можно сказать – против его воли. Всё дело было в так называемых «библиотечных днях». Записавшись в какую-нибудь из московских научных библиотек на целый день, никто не являлся утром на работу, а сразу отправлялся в книжное хранилище, где и начиналась работа со специальной, как любил говорить шеф, литературой. Оказаться в такой день где-нибудь на пляже или за городом для творцов науки было вполне обычным делом – план работы никого особо не обременял, промежуточными результатами не интересовались.

Москалёв, большой любитель кино, а также всяческих премьер и фестивалей, старался жить полной культурной жизнью, что придавало ему ощущение какой-то минимальной, но всё же сопричастности к происходившему в сфере искусства, особенно «наиважнейшего». Одно из немногих окон в мир, открывавшихся раз в два года и носивших название Московского Международного Кинофестиваля, было для всех глотком если не свободы, то свежего дуновения, ощущения чего-то недосягаемого, почти невозможного. Чтобы погрузиться в целлулоидные грёзы, население выстаивало ночи у кино-касс за абонементом, перекупало билеты у спекулянтов, отпрашивалось с работы, брало больничные, в общем, продолжало проявлять изобретательность. Всеобщим недугом тяжело страдал и Москалёв и позволить себе пропустить гремевший на весь мир последний фильм Бертолуччи не мог никак. Отстояв без толку очередь в кассы предварительной продажи и несолоно хлебавши отправившись домой, он рискнул прорваться на утренний киносеанс, где шансов оказаться в зале кинотеатра было побольше. Отписавшись на следующий день в одну из московских библиотек, утром Москалёв уже стоял у окошечка кассы своего любимого кинотеатра, куда ходил с детских лет. Увы, ажиотаж оказался слишком сильным – билеты были выметены загодя, словно по Москве прошёлся тропический тайфун. С тоской глядя на спешивших ко входу счастливчиков с билетами в руках, Михаил понуро поплёлся в «Ленинку» – благо, она была рядом, всего-то через мост и перейти. В библиотеке несказанно удивились раннему читателю, книги принесли быстро, но ничего по теме не находилось. Поэтому через час он уже сидел в периодике, но, едва взяв в руки любимые английские журналы, увидел спешащую к нему между рядов старых столов читального зала Ирочку.