После короткой паузы, немного очухавшись от подобной наглости со стороны молодого спеца, Байса заявил:

– Ну, если ты не хочешь…

– Не хочу, – твёрдо ответил Москалёв, и ушёл на своё место. Отношения в коллективе с тех пор стали для него напряжёнными, а Байса начал при всяком удобном случае издеваться, причём издёвки носили совершенно непонятный характер, скорее выставляя светоча в довольно неприглядном виде. Солидарность с Москалёвым проявил только один сотрудник, шепнувший в коридоре:

– Ну, ты и лихой парень, самому Байсе ответил, ведь он же с начальником Вась-Вась.

Тем временем знакомство с институтом продолжалось, преподнося всё новые и неожиданные сюрпризы. Тут была и совершенно уникальная личность, о существовании которой Москалёв узнал по раздавшемуся однажды громкому пению. В принципе, это было даже не пение в полном понимании этого слова, а какая-то музыкальная фраза, отрывисто звучавшая в коридоре, и сразу обрывавшаяся. Через несколько минут фраза повторилась, и Москалёв решил найти источник почти оперных трелей. Рядом с дверью стояла сотрудница соседнего отдела, сразу куда-то рванувшая при появлении Москалёва. Вышедший следом коллега правильно истолковал смущение, обозначившееся на лице Михаила.

– Это наша, ну как бы тебе сказать, достопримечательность. В общем-то неплохой человек, но иногда на неё что-то такое находит, особенно весной и осенью, и тогда она немного поёт. В это время её лучше не трогать – даже начальник боится. Кстати кандидатша экономических наук, говорят, диссертацию в стихах написала.

– И что, защитила?

– Ну да, я же говорю, кандидат!

М-да, подумал Москалёв, этот диссер бы к её истории болезни подшить, но вслух ничего говорить на сей раз не стал.

В другой раз снизу, с первого этажа, стали доноситься какие-то исступлённые крики. Поначалу казалось, что уже знакомое пение просто перешло в вой, однако и тональность, и характер звучавшего был совершенно иной. Как оказалось, крики происходили из машбюро. Тамошняя начальница, дама бальзаковского возраста, всё ещё претендовавшая на внимание со стороны мужчин, причём безуспешно из-за склочности характера, имела привычку выливать накопившуюся тоску на своих подчинённых, молодых девчонок-машинисток. Все терпели, но вот новенькая, ещё не вникшая в особенности местного колорита, молчать не захотела. И когда королева машбюро заявила ей что-то там про татар, понаехавших в Москву, стажёрка, не долго думая, села писать заявление в кадры и в прокуратуру, что сразу стало известно.

– Я не говорила этого, – визжала начальница, понимая, чем грозит ей проявление великорусского шовинизма, но всё машбюро только одобрительно смотрело на предложения, выводимые молодым кадром на бумаге формата А 4. Тогда начальница пошла ва-банк, и, выхватив у обиженной почти готовое заявление, куда-то умчалась. Увидели её только через две недели, которые она провела на больничном. Тем временем с каждой из машинисток была проведена индивидуальная работа в кабинете у директора, на чём всё и закончилось. Начальница присмирела, пообещав, что «больше этого не повторится».

Так прошли первые два месяца новоиспечённого экономиста в институте. Друзьями ему обзавестись не удалось, проявлявшая на первых порах интерес Ирочка, дважды сходившая с ним на обед в соседнее здание министерства, быстро переключилась на очередного нового сотрудника, за которым стояли, как шептались, ого-го какие силы, чуть ли не из Академии Наук. Правда, через неделю выяснилось, что у «молодого, перспективного», есть невеста, после чего Ирочка сразу как-то потухла и попыталась было возобновить начинавшееся знакомство, но Мишка проявил характер, процитировав четверостишие из Омара Хайама, в конце которого прозвучало, что «лучше одному, чем вместе с кем попало». На этом все отношения были закончены.