Москалёв сразу понял, как много стоит за этим вопросом и сколько воскресных переживаний он доставил Николаю, недавно назначенному на место, планировавшееся для Славки. Так унизить себя мог только всерьёз «въехавший» в девчонку парень, хотя «парню» было далеко за тридцать и имевшаяся жена с двумя детьми должна была, по представлению Москалёва, занимать большую часть его времени и мыслей.

– Нет, – честно ответил Москалёв, я в другое кино пошёл. И, подумав, добавил:

– Я вообще один в кино не хожу.

Фразу можно было воспринять по-разному – и как то, что Москалёву есть с кем встречаться, и что приглашение Лены было принято как нежелание находиться одному в кинозале. Но главное – это не звучало, как оправдание, что было очень важно, и Москалёв очень порадовался неожиданно найденной формулировке, единственно верной в данной ситуации.

– Это правильно, усмехнулся шеф. Я тоже.

Итак, напряжение было снято, причём Мишке даже не пришлось врать и что-то выдумывать, благодаря чему его ответ оказался таким простыми и естественно достоверными.

Зато на следующее приглашение Лены поехать к ней на дачу он ответил твёрдым отказом, четко оценивая неизбежные разнообразные последствия.

Между тем атмосфера в институте стала как-то незаметно меняться. Первые сигналы перестройки, поступавшие откуда-то сверху, не давали покоя многим – и не потому, что предвещали неизбежность серьёзных перемен, а потому, что имели вид закодированных символов, почти иероглифов, которые надо было правильно расшифровать, и, не дай бог, не ошибиться.

Для сотрудников настали непростые времена. Надо было точно знать настроения начальства, не переборщить, но и не отсиживаться в тени. По коридорам вновь прокатился легкий шум. В целом ничего не менялось, только собрания стали длиннее, а на политзанятиях задавались такие вопросы, что дискуссии затягивались до полуночи. Как повернётся ситуация дальше – никто не знал, и даже секретарь комсомольской организации стал задумываться о своём будущем.

Тем временем Москалёв решил всерьёз заняться наукой. Времени было предостаточно, тему он наконец придумал, прикрепившись к аспирантуре родного вуза. Руководителем виделся один из докторов наук, к которому иногда удавалось попасть на лекции, отличавшиеся, как казалось, нетрадиционностью подходов и свежестью взглядов. Согласие было получено, но в последнюю минуту что-то там не склеилось, и всё пришлось менять. Тогда Москалёв сильно переживал, ещё не зная, какие неожиданности ждут его на научном поприще. В итоге новым опекуном стал тоже доктор, но не экономист, а историк, милейший и интеллигентнейший человек, общение с которым доставляло Михаилу истинное удовольствие.

Первая проблема возникла совершенно неожиданно. Не оставив надежды поучиться у шефа научному ремеслу, в котором он был не меньшим специалистом, чем в административном словоблудии, и ни разу не столкнувшись с ним на бюрократическом ристалище, Москалёв поделился с Наумовым своими планами в надежде на методическое содействие. Казалось, поддержка должна ему быть обеспечена.

Какого же было его удивление, когда, узнав название избранной соискателем темы, шеф вдруг заявил, что институт будет категорически против постановки научной задачи в подобном ключе и последующей защиты диссертации. Аргументация была по меньшей мере странновата – задуманная работа относилась к разряду фундаментальных исследований, а «мы – практики, должны быть ближе к земле, соответственно и работа должна носить прикладной характер». Возражения Москалёва в расчёт не принимались, объединять науку с практикой была первейшая задача, стоящая перед институтом.