Урод в дорогих штанах говорил с расстановкой, неспешно, явно восхищаясь собой в этот момент. Я же… я сидел, обливаясь холодным потом и весь обратившись в слух. И понимал, понимал, понимал! Понимал, куда клонит мой новоиспеченный товарищ…

– Так вот. Копа они вытащили, потом долго били, – в следующую секунду Костя оказался возле меня, легко, будто играя, коснулся распухшей от удара щеки, – а некоторое время спустя Мистер Блондин остался с пленником наедине…

Резким движением финансовый директор дернул мою голову назад, сильно нажал на болящую скулу… и, как только рот раскрылся в непроизвольном крике, запихнул в него заранее приготовленную серую тряпку.

Ошалевшее, горящее ярким огнем сознание попыталось заставить тело выплюнуть насильно впихнутую гадость – но Константин уже ловко заклеивал мне рот очень кстати оказавшимся под рукой скотчем.

Точно также, как какое-то время назад он проделал это с Надей…

Дикий крик ужаса на выходе превратился в невнятное мычание, сразу стало тяжело дышать, кровь дико запульсировала по всему мозгу…

– Так вот, – словно ни в чем ни бывало продолжил Костя, – как я уже говорил, Мистер Блондин и пленный полицейский – или шериф, кто их там, в Америке, разберет – остались наедине. Мистер Блондин включил музыку… у нас здесь, между прочим, тоже есть магнитофон – в номерах такого уровня они всегда есть – и стал танцевать. Песня ещё такая забавная была… как же её… в общем, к черту. Я хорошо запомнил как он был одет – черные штаны от костюма (они все там были в костюмах кстати говоря), обычная белая рубашка и подтяжки. У меня, как видишь, подтяжек нет – всё-таки фильм снимался в начале девяностых, столько воды утекло… Ну а дальше ты знаешь – Мистер Блондин сел и отрезал полицейскому ухо. Бац – и всё. Готово. Потом он хотел его поджечь… но персонажа Майкла Мэдсена застрелил некстати очнувшийся коп – тот самый, которого играл Тим Рот, с пулей в брюхе.

Так погиб Мистер Блондин.

Знаешь, я всегда считал, что он лишь свихнувшийся урод – собственно говоря, так все говорили даже в самом фильме. Но этот эпизод… он чем-то притягивал меня… Трудно сказать чем: быть может, танцем главного персонажа, этакими нарочито-ленивыми, неуклюжими движениями, может, просто актерской игрой Мэдсона как таковой… Не знаю. Но не садизмом уж точно, поверь.