В холле кинотеатра яблоку негде было упасть. Она видела компании галдящих студентов, длинноволосых парней, похожих на сбежавших из прошлого хиппи, пожилые супружеские пары и серьезных мужчин с портфелями. Ей пришлось пережить пару неприятных минут на кассе, когда она пыталась объяснить девушке, что может пройти бесплатно как новый член комитета, а та не могла найти ее имя в списке. Еву спас Кристоф, как волшебник, вынырнувший из лиловых кулис зала.
– Тебя еще просто не успели внести в список, – ободряюще улыбнулся он и тут же ушел помогать с оборудованием.
Ева надеялась, что сможет сесть со знакомыми из комитета, тем самым скрепив тончайшую нить едва начатого знакомства. Она искала взглядом долговязого Пьетро, но зал был почти полон и разглядеть кого-то не предоставлялось возможным. Лиц других она пока не запомнила, так что просто поспешила занять свободное место в третьем ряду, между полным мужчиной в мятом костюме и рыжеволосой девушкой, хихикающей с подружкой. Она уже настроилась на то, что так ни с кем и не познакомится, и даже общительный итальянец больше не будет искать ее компании. Видимо, ей только показалось, что у них много общего.
Кристоф произнес вступительную речь, напомнив зрителям о том, что после фильма состоится беседа с главной актрисой фильма и фуршет. Свет погас, погрузив зал в загадочную тьму, напоминающую кобальтовые глубины шатра гадалки. Еву с первых же кадров поразило то, настолько точно фильм соответствовал ее душевному состоянию, сколько там было параллелей с ее жизнью, воплощенных в историях разных персонажей. Как и главная героиня Валентина, она тоже училась в Женевском университете, тоже знала одиночество. Как ее сосед Огюст, изучала право, правда без присущего ему рвения. Как отставной судья, сыгранный Третиньяном31, любила наблюдать за людьми, и представься ей такая возможность, тоже нашла бы в себе смелость подслушивать телефонные разговоры. В конце концов, это не так сильно отличалось от того, чем она занималась на улицах, в кафе и автобусах, воруя крохотные сдобные ломтики чужих жизней.
Также Еву приятно порадовало то, как в фильме Кесльевского была изображена Женева, которая крайне редко становилась съемочной площадкой, вдохновляющей режиссеров. Она с любовью и узнаванием разглядывала тесные улочки, змеевидный подъем на холм, ведущий в Колони, где жил судья, очищенную серебряную монету озера, здание суда и Национального музея. Взволновала ее и тема неопределенных отношений между трогательной юной Валентиной и пожилым, желчным судьей, колеблющихся между дружбой, последними мягкими вспышками любви и чем-то отцовско-дочерним.
Это заставило ее вспомнить о том, что надо бы позвонить отцу, внимания которого ей часто не хватало, даже если она никогда не признавалась себе или ему в этом. Он жил в другом городе, далеко от Москвы и созванивались они только по праздникам. Даже когда она приезжала домой, ей не хватало времени слетать к нему. Она в очередной раз подумала о том, что нас задевают только те книги и фильмы, в которых мы находим хотя бы слабую тень собственного отражения.
На финальных титрах, после того как всех героев трилогии объединил один несчастно-счастливый случай, Ева даже немного прослезилась. Как всегда бывает после хорошего фильма, свет, прорвавшийся в напоенную мечтами темноту зала, раздражал, казался невежливым собеседником, перебивающим на полуслове. Внешний мир после хорошего фильма казался оскорбительной подделкой, склеенной наспех.
После отзвучавших аплодисментов на сцену взошла Ирен Жакоб, достигшая возраста матери своей героини, но не потерявшая своего мягкого французского обаяния. Худенькая, с мальчишеской фигурой и растрепанными каштановыми волосами – со спины ее все еще можно было принять за подростка. Свитер амарантового цвета и ни капли косметики.