– Обратиться к специалисту совсем не зазорно. Вы ведь понимаете, да? Вдруг поможет.

– Знаете, вам и впрямь пора уходить, – сказала Каролина.

Дюпри улыбнулся ее резкости. Она молодец, а он рассиропился от ее дразнящей близости. Бывало, он разглядывал кусочек ее тела – изгиб бедра, линию голени, затылок – и боялся за послушание своих рук, мечтая, чтоб они его предали. Одного прикосновения к ней было бы довольно, говорил он себе, понимая, что на этом не остановится.

В допросной, узкой длинной комнате, не было ни окон, ни киношного двустороннего зеркала – только стол, дверь и стены, угнетавшие опасным обещанием интима. Дюпри прокашлялся и взял фото Ленин Райана:

– Вот он какой, тренер по плаванию для моих ребятишек.

Каролина улыбнулась. Ее тоже влекло к нему, и она отстранилась, перебирая обычные отговорки: он женат, легкомыслен, костляв, циничен и слишком стар. Последнее заставило усмехнуться над собственным лицемерием. Дюпри старше ее на двенадцать лет – та же разница, что между ней и Джоэлом. Лишь однажды, пятнадцать лет назад в колледже, она встречалась с мужчиной гораздо старше себя. Смешно: тот тридцатилетний преподаватель английской литературы, тощий, почти как Дюпри, казался ей глубоким стариком, а сейчас она на шесть лет старше его. Он соблазнил ее по всем правилам, если такие правила существуют для мужчины, который после любви на матраце в заваленной книгами комнате цитирует Неруду, притворяется, будто внимает каждому ее слову, и по-мальчишески неумел и рьян в постели. Для старшекурсницы, изучавшей уголовное право, поэзия Неруды была приятным отвлечением («Так я ступаю по твоей пылающей плоти»[4]), но сразили ее бутылка вина и стихотворение Уоллеса Стивенса «Властитель сласти»[5], последние строки которого и сейчас звучали в голове, пробиваясь сквозь чувство вины, шум водопада и горести работы: «Пусть “быть” будет финалом напасти. Единственный царь – властитель сласти». Преподаватель стал говорить об экзистенциальном смысле строки, выражавшей триумф мига над шансом, материального над абстрактным, сласти над смертью, но Каролина уже решила с ним переспать и взять двойную специализацию – поэзию и уголовное право.

Каролина задумалась о своей прошлой влюбленности и нынешнем увлечении. Они кое-что говорят о девочке, чей отец ушел из семьи. Тяга к зрелому состоявшемуся мужчине нездорова по своей сути. Смесь отца и любовника не сулила ничего хорошего – по крайней мере, мужчине: утрата былой мощи, седина, все большее самообольщение, а в случае с Дюпри еще и защитный панцирь, наросший за долгие годы.

Шум в коридоре обоих вывел из задумчивости. Каролина встала:

– Пожалуй, я…

– Да, вас ждет облава в наркопритоне.

С видом парочки, наскоро перепихнувшейся в обеденный перерыв, они бочком вошли в убойный отдел, где царила суматоха. Поллард уже натянул пиджак, сгреб со стола блокнот и ручку и двинул к двери. Дюпри и Каролина отступили к картотеке, вытянувшейся вдоль стены.

– Что происходит? – спросил Дюпри.

– Малый ограбил ломбард и пристрелил хозяина, – объяснил Поллард.

– Господи! – Дюпри покачал головой. – Выходит, четверо за сутки? Идем на рекорд.

– Пока нет. Хозяин жив.

– Серьезно?

Поллард кивнул:

– Только не спрашивай, как ему это удалось. Мужик схлопотал пулю в голову, его нашли через час.

Каролина шагнула к выходу.

– Ну, увидимся, – вслед ей сказал Дюпри.

– Ага, – ответила она. – Пока.

Проводив ее взглядом, Дюпри глубоко вздохнул и растер лицо. Неоспоримый факт: когда случались подобные заварухи, их тянуло друг к другу еще сильнее. Наверное, это происходило со всеми копами. Профессия толкала к адюльтерам, и особенно с тех пор, как в семидесятые-восьмидесятые женщин стали брать на полицейскую службу. Чем хуже ситуация, чем дольше смены, чем больше адреналина, тем вероятнее, что какая-нибудь парочка переплетется прямо на полу в надежде на разрядку и исцеление. А ситуацию хуже нынешней, полосу чернее даже не вспомнить.