В Горбачёве, как, впрочем, и во всех людях, жило два человека: один – хороший, честный, порядочный, стремящийся к великой цели, при помощи которой он хотел осчастливить человечество, и другой – тщеславный, суетливый, заносчивый и заблуждающийся во всём человек. И вот этот последний властвовал над первым, готовый ради своего величия пожертвовать всем, чем можно только пожертвовать: народом, родиной, историей, высшими духовными ценностями. Он не давал «первому человеку» не то что продохнуть, а сказать лишнее слово, чтобы тот мог сделать для общества что-то полезное и нужное, то, что так ждали и ждут от него все люди, – честности и порядочности в исполнении своих государственных обязанностей на благо общества и отечества.

Слушая Горбачёва, народ полагал, что вот-вот – и он будет наконец-то свободен от всяких своих страстей, политических догм, тёмных стихий и прочих бед, но это был страшный самообман, что возникал в их сознании и памяти для более привлекательного хода событий. В состоянии заблуждения и приукрашивания фактов они стали лгать сами себе, забыв, что в любой революции не бывает и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы. Кроме болезней, несчастий, стихийных бедствий, пожаров и наводнений революция ничего хорошего не несёт.

Но тем не менее сказанные Горбачёвым слова были услышаны народом и приняты за основу. Народ размышлял так: если он хочет, то, значит, и может, а если может, то и должен. Такая бессмыслица – быть лучше, иметь как можно больше – уводила общество от действительности всё дальше и дальше в неизвестность. Но именно эта «неизвестность» и заботила народ. Запад им начинал казаться если не раем, то манной небесной. В это время народ мало понимал, – да и не хотел он понимать, – что во всяком человеческом деле важны всегда два вопроса: что делать и кто делает? Что делать, из уст Горбачёва, народу было понятно: всё перестраивать! Но его совершенно не заботила мысль о том, что в этом деле может быть плохой или неприготовленный «перестраиватель», который может испортить даже самое «лучшее» начинание – перестройку, и что предмет дела и качества делателя неразрывно связаны между собою. Любое разделение этих двух важных составляющих обязательно приведёт к катастрофе.

Не обладая профессиональными навыками в «судовождении», не зная элементарных правил морской навигации, Горбачёв, как капитан стоящего на рейде корабля под именем «Перестройка», даёт своей команде (по сути, случайным людям) отмашку на поднятие якорей, чтобы затем закрепить их по-по-ходному винтовым стопором с готовностью выйти на судовой ход в мировой океан в поисках райских берегов, не совсем понимая всех трудностей, что могут ждать впереди. Такая невежественная ограниченность порождала в нём лишь дерзкую отвагу и ничего более, поскольку он знал: если что не так, его обязательно спасут западные покровители. А что касается «команды»… и её спасения, то это уже дело рук самих утопающих.

Руководители западных стран всячески приветствовали такой отважный «поход» «Горби» (так его называли на Западе), умело расставив по всему курсу «горе-путешественников» подводные мины.

Особенно они приветствовали те инициативы, что были направлены на развитие демократии, рыночных отношений и сокращения ядерного оружия. За этим всем Горбачёв не постоял, подписав с Президентом США Рональдом Рейганом Договор о ликвидации ракет средней и малой дальности между СССР и США 8 декабря 1987 года в ходе советско-американской встречи на высшем уровне в Вашингтоне, вступивший в силу 1 июня 1988 года. После подписания договора Рональд Рейган вспоминал: «Когда я шёл на встречу с советским генсеком, то ожидал увидеть одетого в большевистское пальто и каракулевую пилотку руководителя. Но меня представили одетому в модный французский костюм господину с часами Rado Manhatten. Взглянув на них, я подумал: “Да, с этим человеком можно вести дело. Он продаст нам всё. Это как раз тот человек, через политическую линию которого мы начнём приручать дикого медведя, кормя его с руки, но так, чтобы он оставался немощным и голодным”».