Однако не все исследователи определяют поэзию Олеси Николаевой как духовную. Т. Л. Рыбальченко относит её поэтическое творчество к «лирике экзистенциального переживания», наряду с поэзией А. Тарковского, С. Липкина, Ю. Левитанского, Б. Ахамдулиной, Ю. Мориц, Ю. Кулановского. Общими чертами этого направления в поэзии второй половины ХХ века Т. Рыбальченко считает сосредоточенность на проблемах индивидуального существования личности: проблеме одиночества, персональных ценностей, возможности / невозможности сопротивления окружающей действительности. «Предмет такой поэзии – реальность сознания, ситуация ментальной вненаходимости для обретения независимой точки зрения на реальность, то есть рефлексия как основа сюжета, культурные параллели как пространство сознания, выходящего из границ эмпирического времени и пространства. Напряженный внутренний монолог (поток сознания) носит не исповедальный характер, а характер интеллектуального самоопределения, поиска личностных абсолютов, постановки неразрешимых вопросов. Трагедийность сближает лирический пафос лирики экзистенциального переживания, вместе с тем русская экзистенциальная поэзия наследует этический пафос долженствования, комплекс вины без вины за абсурд бытия и идею ответственности за краткое существование»82.

В поэзии самой Николаевой исследователь отмечает соединение наглядности, «фактурности» в изображении реального мира и сакрализацией действительности. «Религиозный пафос – понимание верховного смысла земной жизни, открытие в земной жизни её ценностей, присутствие Бога – обусловил обращение к риторической поэтике XVIII века. Пониманием трагических испытаний и утверждением мужества встречи с ними О. Николаева созвучна современной трагической лирике, этическая нормированность не снимает напряженности духовной жизни и душевных страданий. Наряду с поэзией непосредственного лиризма О. Николаева создала и поэзию „эпического полифонизма“ (сближающую её с А. Черновым, О. Хлебниковым, М. Поздняевым), балладную, поэмную, объясняющую тяготение О. Николаевой к прозе (повесть „Инвалид детства“)»83.

Некоторые исследователи отмечают стилевую и содержательную эволюцию в лирике поэта. Так, И. Петроченко отмечает, что в первых сборниках Олеси Николаевой доминирует традиционная форма рифмованного стиха, однако присутствуют особенности, характерные для зрелой поэзии Николаевой: описательность, эстетизация бытовых деталей и попытка увидеть в них метафизическое начало84. По мнению А. Марченко, «в ней сплавились и „золотой песок“ классики, и архаика русского фольклора, и „пестрый сор“ современного городского общежития»85.

По мнению Н. Котовой, «духовная поэзия», в том числе лирика Николаевой, возвращает поэзии лирического героя: «В противовес авангардным течениям „второй культуры“, стремящимся нивелировать голос героя, духовная поэзия возвращает авторское „я“, его историю, поскольку, как замечает О. Седакова, большинство побегов от геройного „я“, совершённых в нашем веке, ведут вниз»86. Лирический герой обеспечивает поэзии Николаевой цельность, идейную завершенность.

В то же время сосредоточенность героини поздней поэзии на себе ставится под сомнение Борисом Кутенковым: «Раннюю интонацию Николаевой я определяю для себя как очень «шестидесятническую», покаянную – блудный подросток перед открывшимся миром, «позднее недоуменье», по Эренбургу. По прошествии времени «подростковые» переживания всё больше уступают место многообразию жизненных историй. Впрочем, акцентирование внимания на собственной личности вообще не свойственно лирической героине Николаевой: несмотря на множество общих примет (неотделимых от времени), её отличает от многих коллег, работавших одновременно с ней – Т. Бек, Б. Ахмадулина – именно отсутствие ярко выраженного эгоначала, чему объяснением может быть религиозность автора. Больше интереса уделяется миру внешнему»