Думается, что упор большинства кадетов на развитие агрокультуры и отказ от признания отчуждения земли главным способом решения аграрного вопроса можно рассматривать не как «сдвиг вправо» по сравнению с их дореволюционной программой (поскольку от отчуждения они не отказывались), но как отрезвление, избавление от заимствованного у «левых» упования на метод «цивилизованного дележа» как на панацею. В связи с этим кадетскими специалистами приводились данные землевладения в России (хотя они местами разнятся с другими источниками). Согласно этим цифрам, из 395 млн десятин используемой в хозяйстве земли наибольший массив (145 млн) составляли государственные земли, далее по убывающей шли земли во владении крестьянских общин – 133 млн, лишь на третьем месте – помещичьи (75 млн), на четвертом – крестьянские частновладельческие, приобретенные по столыпинской реформе (25 млн), и замыкали список 10 млн десятин земель, принадлежавших различным юридическим лицам, и 7 млн десятин бывших удельных земель свергнутой императорской фамилии.[318] Отсюда видно, что раздел помещичьих земель, составлявших менее 1/5 в общем объеме земли в России, мог лишь частично решить вопрос «земельного голода», особенно при быстром росте численности крестьянского населения. Тем временем развитие технической агрокультуры, повышение урожайности, на что отныне упирали кадеты, могли стать гораздо более эффективными и долгосрочными мерами. В дальнейшем эта тенденция в аграрной программе кадетов усиливается, и, на мой взгляд, следует признать ее вполне прагматичной и в большей степени отвечавшей классическим принципам либерализма в экономике.

При этом часть сибирских крестьян (и прежде всего – столыпинские переселенцы, жившие значительно беднее коренных «старожилов»), ободренная эсеровской агитацией, стала выступать за уравнительный передел всей земли. С лета 1917 г., как и в Европейской России, начались самовольные захваты земли.

Критикуя эсеровскую аграрную программу, принятую I Всероссийским крестьянским съездом в мае 1917 г. по мотивам, «психологически понятным» для крестьян, иркутские кадеты возлагали ответственность за содержавшиеся в ней широкие посулы на эсеровскую интеллигенцию, «которая слишком неосторожно играет сейчас на доверчивых сердцах народных масс, увлекая их в заоблачные дали и суля им молочные реки в кисельных берегах».[319] Они считали необходимым отложить вопрос земельного передела до конца войны, резонно аргументируя это утверждение тем, что нельзя проводить передел без мобилизованных в солдаты крестьян и учета их интересов.[320]

Среди первых по данному вопросу высказались красноярские кадеты. Защищая прежде всего интересы сибирских крестьян-старожилов, они по традиции, свойственной местным кадетам до революции, критиковали поспешную столыпинскую политику переселения: «Широкий земельный простор сибирского крестьянина-старожила сузился», – заявляя, что при этом «земельная теснота в Европейской России осталась по-старому» и что «переселенческими законами сломаны устои сибирской деревни, была обобрана община, дедовские пашни по отводу перешли в пользование новоселов…, и в конце концов старожильческому и инородческому населению Сибири стало так же скверно жить, как и крестьянину Европейской России».[321] Конечно, в этих утверждениях содержалась большая доля преувеличения.

Красноярский кадетский комитет, единственный среди организаций партии в Сибири, успел до Октябрьского переворота завершить разработку проекта аграрной программы по поручению майской Сибирской партконференции и принять его на своем заседании 22 октября. По докладу Д. Лаппо земли коренных русских крестьян закреплялись за общиной. Предлагалось пускать на них переселенцев лишь после удовлетворения нужд местного населения, а не как это делалось при П. А. Столыпине. Малоземельные и безземельные крестьяне подлежали удовлетворению за счет свободных и национализируемых земель. Значительно более льготные условия определялись для казаков недавно образованного Енисейского войска: учитывая большие пространства их земель, предполагали определить для них норму землевладения в 30 десятин на семью плюс 10 десятин запаса, а недостачу пахотной земли восполнять за счет промысловых угодий; при этом казачьи земли оставались войсковой собственностью.