Либеральные теоретики в целом сопротивлялись этому во имя достойной цели: защиты нас от жестоких форм исключения и насилия, которые часто тянутся за национализмом. Но, действуя в этом духе, они не очень удачно служат достижению этой цели. Поиск внутренне либерального национализма подогревает иллюзию, что в тех формах национализма, которые процветают в либеральных политиях, нет ничего страшного. Сплошное же отвержение унаследованных отношений лояльности к сообществу, носящих случайный характер, не только лишает нас возможности разглядеть ту положительную роль, которую подобная лояльность играет в нашей нравственной жизни[16], – оно вводит нас в заблуждение относительно тех вещей, которые делают национализм такой могущественной и потенциально опасной силой в нашей жизни. Ведь в национализме, о чем будет сказано, так смешивают чувство социальной дружбы и убеждения, относящиеся к политической справедливости, что «другие», как правило, превращаются в беззаконников, а нравственные путы, удерживающие нас от действий, которые мы склонны предпринимать против них, ослабляются. Серьезную угрозу для либеральных идеалов и институций представляет как раз таки это взрывоопасное сочетание чувства и убеждения, а не просто наша склонность демонстрировать особое попечение и лояльность по отношению к представителям своей нации[17]. Ирония в том, что перевод национализма на либеральный язык индивидуальных прав и добровольной ассоциации, возможно, в конце концов воспламенит те страсти, которые он, по идее, должен был укрощать. Ведь он не только в неверном свете представляет ту угрозу, которую для либеральных идеалов и институций создает национализм; он углубляет эту угрозу, поощряя членов национальных сообществ самоутверждаться на либеральном языке фундаментальных прав[18].

Впрочем, если в нашем видении либеральной политики находится место отношениям унаследованной, пристрастной лояльности, не потакаем ли мы тем самым своего рода «моральной нечистоплотности», выражаясь словами Джона Данна[19]? В этом трудно увидеть что-либо другое, пока мы цепляемся за кантианские или неокантианские взгляды на мораль – взгляды, помещающие единственный источник морали в воле добропорядочного и рационального индивида. С этой точки зрения, полагаясь на лояльность к нации, мы наталкиваемся на вопрос нашей моральной гибкости: насколько простирается наша готовность компрометировать свои моральные принципы перед лицом неумолимых социальных условий, или же, другими словами, какую меру моральной нечистоплотности покрывает наша терпимость? Если же мы отвергаем – что мы, полагаю, и должны сделать – это чересчур монистическое понимание морали и трактуем взаимные лояльность и попечение как один из нескольких источников морального поведения, в таком случае видная роль национальных сообществ в либеральной политической действительности ставит нас не перед вопросом нашей моральной нечистоплотности, а перед вопросом нашей моральной сложности. Нам нужно спрашивать себя не о том, насколько гибкими должны быть наши моральные принципы, чтобы от них был результат в этом мире, а о том, как сдерживать и уравновешивать разные конкурирующие источники морального поведения, доступные в нашем мире.

Насколько случайные обстоятельства рождения и истории формируют характер и размах чувств взаимного попечения, дружбы и лояльности, которые люди проявляют по отношению друг к другу, настолько же значителен их вклад в те моральные ресурсы, которые мы привлекаем, когда просим, чтобы люди в своем поведении считались с другими. Само собой, мир, в котором единственным доступным источником морального поведения были бы наши связи с друзьями, семьей и соотечественниками, был бы очень опасным и полным насилия. Но таким же был бы и мир, в котором единственным основанием для суждения о том, как поступать друг с другом, был бы моральный принцип, что подтвердит даже самый беглый взгляд на историю. Ведь опрометчивая уверенность в нашей праведности породила не меньше насилия, чем бездумная солидарность с тем, что является для нас «своим». Именно поэтому в каждом обществе, включая наше собственное, моральные ресурсы заложены как в лояльности, так и в обязательствах, как в дружбе, так и в справедливости, как в случайности, так и в произвольном выборе.