– С прежним инструктором, начальник, мы были, вроде бы как кентами… то есть, ну…

– Находились в приятельских отношениях, – перевел я.

– В точку, – согласился Труболет.

– И кто кому оказал честь подобным расположением?

– Про честь я не в курсе, – ответил бродяга. – Но на дембель парень ушел с бабками. – Он замолчал, выжидая таинственную паузу.

– Ну, давай, гони дальше, – сказал я. – Не бойся. Если предложение разумное, я говорю «да», а если говорю «нет», то разговор забывается без всяких последствий.

– Я могу за предложение сильно пострадать, – произнес Труболет в нос.

– Не можешь.

– Точно?

– Торжественно обещаю.

– Так. В общем, дело такое… Ты, начальник… На «ты» можно?

– Попробуй.

– Ты, конечно, тут первые дни, покуда не в курсе… А ситуация обстоит так: в зону нужен одеколон и алкоголь. За бутылку платится стоимость трех ящиков. – он многозначительно развел руками и по-птичьи, как гриф, вжал голову в плечи. – Конец… информации, – добавил с заминкой.

– Не конец, а только начало, – возразил я. – Поскольку возникают закономерные вопросы. Первый: почему предложение поступило именно ко мне? Есть же начальники караулов, вольнонаемные…

– Отвечаю по порядку, – степенно откликнулся собеседник. – Солдаты и сержанты в поселок если и ходят, то по ночам. В самоволки. Местных бабушек потискать. А вот с работниками торговли никакого тесного контакта не устанавливают. А зря. Теперь. В карауле они как под микроскопом. А потом, думаешь, через «вахту» легко передачку в зону намылить? На «вахту» все глаза в упор смотрят!

– А если через рабочий объект?

– А шмон при возврате в зону? – резонно заметил Труболет. – Ну, можешь, конечно, на работе зенки залить… Но коли контролеры унюхают, считай, на пятнадцать суток в шизо[1] устроился автоматом… Да еще допрос у «кума»: кто, что…

– А я чем хорош?

– Ты в лагерные мастерские сто раз на дню заходить можешь. То резьбу нарезать, то сверло подточить… Да ты на себе в день три ящика водяры перетащишь – никто не вздрогнет! А если во время обеда – вообще в зоне никого: одни шныри[2] и блатные…

– Если откровенно, – признался я, – то особой нужды в деньгах не испытываю. Так, если только приличной жратвы докупить к нашей баланде…

– Об чем, бля, и речь! – высказался Труболет с чувством. Характерное словцо он употреблял в своей речи постоянно, как запятую или же неопределенный артикль.

– Подумаю, – сказал я. – Задача ясная, но есть и риск. Надо прикинуть.

– Да какой там риск… – развязно молвил бродяга, кривя физиономию.

– Очень конкретный, – сказал я. – Если накроют, мне пришивают «связь с осужденными», и я в лучшем случае совершаю прыжок в высоту, то бишь на вышку…

– Сторожевую? – уточнил Труболет.

– Да. Высшая мера наказания в виду не имеется. Но лычки и все с ними связанное теряю. Попадая в глубокую просрацию. Есть смысл?

– Ты прав, – сказал искуситель. – Но существует один, бля, момент: дело с тобой будут вести авторитетные люди. Не я. Я шестерка. И тебя они не провалят, поверь! Я честный человек, а честный человек кому попало врать не будет. Тот, прежний, полтора года нам пузыри таскал, и все в ажуре, ездит сейчас, небось, на «Жигулях», от невест уворачивается… Но, коли желаешь без риска, уговаривать не стану. Трус не играет в хоккей. А хочешь на гражданку с голой жопой и с чистой совестью – флаг тебе в руки и барабан на шею. Еще скажу: чукчи ваши конвойные… ну, эти… азиаты… наркоту нам каждый день подгоняют, их родственнички из поселка не вылезают, как прописались… И думаешь, твой ротный не в курсе? Или наш «кум»?

– И… меры не принимаются?

– Суетятся чего-то… А все равно хрен за всем отследишь. Попка