Усмехнувшись и покачав головой, я пошел умываться. Судьбоносные вещи в мой план-график точно не были вписаны.

Мы с Ричи тихо спустились на кухню и подкрались к холодильнику. Глаза пса шаловливо блестели, наверняка отражая мои. Я достал хлеб и палку колбасы, отрезал два огромных ломтя и сделал бутерброды. Вытащив бутылку с апельсиновым соком, я уселся прямо на пол, прислонившись спиной к дверце холодильника, и отдал один бутерброд Ричи. Мы сидели с ним, кроша хлеб, и чавкали. Натурально чавкали, чего я себе не позволял лет с пяти. И кто бы только знал, какое же это великолепное чувство! Половина пятого утра, я в растянутых спортивках и старой футболке сижу на полу с собакой и чавкаю бутербродом, запивая его соком из бутылки. Из бутылки! Невероятное чувство, пьянящее. Как же мало нужно человеку для счастья. Я тихо смеялся над Ричи, пока он расправлялся с колбасой, и поднялся на ноги только тогда, когда пес подошел к двери на улицу. Пора гулять. С наслаждением вытерев руки о штанины, я надел тапки и выскользнул во двор вместе с моим лабрадором.

Мы носились как сумасшедшие, ловя руками и лапами лучи поднимающегося солнца, и совершенно забыли о времени.

– Алекс! Что… что все это значит?!

Как ушат холодной воды на мою голову в декабре месяце. Рефлекторно втянув голову в плечи, я медленно обернулся. На мамином лице был написан такой неприкрытый шок, как будто бы минимум, что она увидела на своем заднем дворе – окровавленные трупы и наши танцы на костях. Я запустил руку в свои и без того растрепанные волосы, но тут же опустил ее. Иначе бы у матери начался нервный тик, ей-богу.

– Да мы тут… гуляем вот, – выдавил я, вместо своей головы потрепав голову сидящего рядом с виноватым видом пса.

– Да, я вижу!

О-ёй. В ее голосе прорезались истеричные нотки. Плохо, очень плохо. Я закусил губу, отведя взгляд. Мать открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба. А я стоял и молился только об одном – не засмеяться.

– Быстро приведи себя в порядок, пока отец не спустился! – наконец сказала она.

Два раза повторять не пришлось – мы вместе с Ричи влетели в дом, вихрем пронеслись по лестнице и ворвались в комнату, захлопнув дверь. И я сделал то, чего не делал уже очень давно – расхохотался в голос, упав на кровать. Ситуация была абсурднее некуда: мне 24 года, а я убегаю от матери, как нашкодивший школьник. И в самом деле глупо, что это за подростковый бунт? Черт меня понес на улицу в оборванной старой одежде? Но стыдно мне не было. Да что уж там, мне давно не было так легко и свободно. Свободно. Вот в чем было дело. Возможно, выйти на улицу в растянутых спортивках, было моим первым самостоятельно принятым решением за всю жизнь.

***

К завтраку я спустился уже готовый в колледж. Уложенные волосы, отглаженный костюм, белоснежная рубашка – чистейший трюизм. Показалось, или на лице матери мелькнуло облегчение? Я сел за стол, пряча улыбку за чашкой.

– Сын, сегодня после колледжа возвращайся домой. Не нужно ехать в офис. Нам с мамой нужно с тобой поговорить, – не отрываясь от утренней газеты, сказал отец.

Я бросил на него быстрый взгляд. Мое хорошее настроение быстро смешалось. В чем был подвох? Я бы мог подумать, что родители хотят устроить мне праздник, но что-то не вязалась вечеринка с тоном отца. Впрочем, кто знает, может быть, в них неожиданно проснулись обычные люди. Я вздохнул.

– Хорошо.

– Но не забудь позвонить Жозефине, она перенесет встречу с профессором Эллом на пять часов пятницы…

А, нет. Все нормально.

***

К счастью или несчастью, я пока не понял, но отпустили нас поздно. Приехал очередной профессор с очередной лекцией, и у нас внезапно возникла еще одна пара. Но лекция была интересной и в любом случае лучше, чем высокопарные речи отцовских коллег. Я даже остался поболтать с этим пожилым человеком, чьи глаза лучились энтузиазмом. Не каждый из нас мог таким похвастаться.