Д.Н. Альшиц относит приписки в тексте Царственной книги к более раннему периоду, а именно к 1567–1568 гг.^>112. Его мнение представляется более аргументированным, но многие его доводы спорны. Д.Н. Альшиц не учитывает некоторых важных моментов, связанных с историей опричнины в 60-х годах.

В летописной приписке к Царственной книге о боярском заговоре 1553 г. Иван с особым одобрением упоминает о верной службе боярина и конюшего И.П. Федорова. Конюший не только не примкнул к боярам-заговорщикам, но и «донес» их крамольные речи до самого царя^>113. Подобная версия никак не могла быть сочинена в 1567–1568 гг., поскольку именно в эти годы Федоров подвергся опале и казни. Процесс «изменника» Федорова, будто бы покушавшегося на жизнь царя, явился центральным моментом всей политической истории опричнины в 1567–1569 гг., и потому представляется совершенно немыслимым появление в тот период официозного рассказа, обеляющего государственного преступника.

В той же приписке к Царственной книге Иван хвалит Л.А. Салтыкова за то, что тот донес ему на бояр-заговорщиков. Но Салтыков оказался в опале еще раньше Федорова. Перед самой опричниной царь отставил его от оружничества, а затем подверг кратковременному аресту. В 1564–1565 (7073) гг. Л.А. Салтыков с сыном вынужден был дать по себе специальную запись и лишь тогда был освобожден на поруки.

Указанные факты служат первым аргументом в пользу того предположения, что приписка к тексту Царственной книги (о заговоре 1553 г.) появилась, скорее всего, до опалы конюшего Федорова (1566–1568 гг.) и, возможно, ранее ареста Салтыкова (1564–1565 гг.).

Д.Н. Альшиц обратил внимание на удивительное сходство и несомненную родственность текстов летописных приписок и первого послания Грозного Курбскому. По его мнению, Грозный дополнил Царственную книгу после полемики с Курбским в 1564 г. Целью приписок было перенесение в летопись доводов царя из его письма к Курбскому^>114. В частности, Д.Н. Альшиц ссылается на приписку относительно убийства кн. Ю. Глинского в церкви во время восстания 1547 г. и высказывает мысль, что она могла появиться лишь после того, как Курбский в своем письме впервые поставил вопрос о кровопролитии в церквах^>115. Подобный аргумент носит слишком гипотетический характер. Видеть в названной приписке непременную полемику с Курбским нет достаточных оснований. Цель приписки совсем иная: разоблачение «виновников» восстания, имена которых названы в летописи (Шуйские, И.П. Федоров, Г.Ю. Захарьин и т. д.)^>116.

Д.Н. Альшиц отмечает, что в ответном письме царю Курбский высмеял некоторые места царского послания «о постелях и телогреях… яко неистовых баб басни»^>117. Эти места не были перенесены из послания в приписки к Царственной книге, пишет Д.Н. Альшиц, и это не случайное совпадение: ответ Курбского сыграл здесь свою роль^>118. Так ли это? Более близкое знакомство с перепиской Курбского обнаруживает, что названное послание не было отправлено на Русь до конца 70-х гг.^>119. Таким образом, ответ Курбского не мог оказать никакого влияния на приписки к летописи, составленные, по мнению Д.Н. Альшица, в 1567–1568 гг.^>120.

Мнение Д.Н. Альшица, будто царь перенес часть своих доводов из полемики с Курбским в летопись, едва ли справедливо. При ближайшем рассмотрении оказывается, что версия о боярском заговоре 1553 г. получила различное освещение в приписке к Царственной книге и послании царя Курбскому^>121. Согласно летописной приписке, ни Сильвестр, ни тем более Адашев в тайном боярском заговоре непосредственно не участвовали. Адашев с другими верноподданными членами думы принес присягу наследнику в первый же день «мятежа». Сильвестр только однажды вмешался в борьбу, посоветовав боярам допустить Старицкого к постели умирающего царя. Но и он не был причастен к тайному заговору