Так вот, философия испокон веков относит сознание к идеальным свойствам материальных объектов и тем самым делит мир на две равно существующие стороны – материальную и идеальную. Для того стихийно сложившегося понимания действительности, которым пропитано естествознание, когда все наши практические достижения обязаны своим появлением именно материальной стороне событий, идеальное – нечто вроде жупела или присказки, которая маячит где-то вдалеке и не имеет никакого отношения к космическим, биологическим и информационным технологиям, на которых естествознание в наши дни сосредоточено. Вся ограниченность и немощность наук заключается в том, что идеальное им не по зубам. И не отрицая его наличия, они, тем не менее, счастливо без него обходится. Вечный вопрос первичности материи или духа естествознание не тревожит.

Но он тревожит философию. Казалось бы, есть что-то унизительное в этом признании идеальности сознания, признании собственного бессилия. Может быть, это действительно потустороннее свойство, хотя и выражающее материальные процессы. А может быть, это проявление вето, наложенного природой, согласно которому самовосприятие, самоощущение себя каждым уровнем материи невозможно.

Как Солнце не ощущает себя сгустком плазмы, а лошадь не способна выбирать свои инстинкты, так и мысль, наверное, не может распознать себя, и вынуждена говорить о своей возвышенности и познавать только то, что ниже ее на шкале развития. Мы следуем запретам природы, наивно полагая, что причина в ином, утверждаем собственную идеальность и мало того, распространяем ее окрест.

То жалкое состояние, в котором мы в данном случае находимся, говорит не столько о нашем хитроумии, сколько о глубоком заблуждении, в которое мы порой погружаемся, и о действительной глубине явления, которое скрывается в этой нашей способности.

Мы привыкли считать себя владыками природы. Живое и мертвое на Земле повинуется нашей воле. И полагая разум причиной нашего взлета, мы абсолютизируем его, возвышаем над всем, что есть, считаем его немеркнущей и неизбывной стороной действительности и делим мир на дух и вещество, распространяя сознание на камни, растения и всю Вселенную, полностью уподобляясь в этом нашим предкам. Однако распространение этих свойств на нижележащие структуры вещества, как бы мы ни обманывали себя, есть очередная форма богоискательства и не к лицу естествознанию. Это – что касается заблуждения.

В то же время дух наш есть явление, действительная глубина которого нами не раскрыта. И в свете вечного развития вряд ли когда-нибудь будет раскрыта до конца. За те две тысячи лет, что мы стараемся себя понять, единственным нашим достижением явилось признание первопричины материи и вторичности духа для одной половины человечества, в то время как половина вторая осталась при прежнем противоположном мнении. Но каждая из них по-своему и права, и не права – и вот почему.

В минувшие века вопросом жизни и смерти нередко был вопрос о первопричине мира. «В начале было слово» – твердили церкви всех мастей. Бог создал этот мир и бог испытывает нас – своих детей, чтобы приблизить праведных к себе. Гремели войны из-за разночтения псалтырей, горели костры, пожирая еретиков, усомнившихся в божьем провидении. Еще сто лет назад среди философов горели жаркие споры о причине бытия – дух или материя были в его основе. Практическое естествознание негласно согласилось с тем, что материя первична, а сознание вторично. И только сейчас все более ощутимым становится тот факт, что сознание, порожденное материей, этой материей в пределах человеческого мира управляет. Наши дома и автомобили, наши компьютеры и системы канализации, само естествознание, которое мы постоянно упоминаем, – все это плоды первоначально нашего ума, а потом уже и рук. Мы сначала придумываем, а потом создаем в натуре – корабли, самолеты, дома, научные откровения. Мы творцы собственного мира в мире природы, и творит этот мир наш дух.