– Извините, – сказал Джулиан. – Но очень важно, чтобы вы поняли эти основополагающие идеи. Ваш мозг не видит ничего, что было бы «за пределами здесь», потому что «за пределами здесь» нет ничего, кроме облака квантовой информации. Ваш мозг использует жестко прошитый алгоритм, чтобы коллапсировать волновую функцию – не одну, а много, много, много волн, непрерывно, – и таким образом генерирует реальность в вашей собственной голове. Возможных цепочек мозговой активности тоже очень много, но их восприятие ограничивают все те же алгоритмы вашего мозга. Тем не менее они все же существуют как возможности, что сознавали даже средневековые философы: «материя никогда не находится в отрыве от лишенности, поскольку, когда она находится под одной формой, наличествует лишенность другой, и наоборот» (Фома Аквинский, «О началах природы»). Мой мозговой чип изменил алгоритмы, которые обычно лишают меня доступа в бодрствующем состоянии ко всему, за исключением того, что мы считаем «этой реальностью».

– То есть вы хотите сказать, что вы могли не только возвести фонтан Треви во дворике перестроенного имения на Каймановых островах, но и Эйфелеву башню посреди Таймс-сквер? Или вавилонские висячие сады в пригородном супермаркете?

– В таком саркастическом и упрощенном изложении это действительно воспринимается смешно. Но точно так же реагировала публика на квантовую механику, когда ее теория была впервые обнародована. И на теорию эволюции Дарвина. И на бо́льшую часть прочих революций в научном мышлении. И позвольте мне повторить, Каро, что с точки зрения хирургии вживление в мозг электронного чипа ничем не отличается от вашей работы по имплантированию электродов для медицинской стимуляции глубинных зон мозга.

– Ничего общего, – возразила Каро. – Стимуляция – это терапевтическая процедура.

– А это – бесценное исследование, которое перевернет науку. И не только науку, но и весь мир.

– Джулиан, я врач. Я спасаю жизни, а не экспериментирую с ними.

– Сострадательное применение лекарств и методов – тоже всегда эксперимент. Ваш дед умирает.

Она уставилась на него широко раскрытыми глазами.

– Вы называете это сострадательным применением? Но ведь оно, по стандартам Управления по контролю, разрешается только для экспериментальных лекарств и безнадежных пациентов!

– Это исследование – не что иное, как жизнь для Сэма, – ответил Джулиан, осторожно подбирая слова, – и решительный шаг в этом исследовании, пока он еще жив и в разуме, является самым настоящим сострадательным применением.

– Это даже не… Просто не знаю, что на это сказать!

– Лоррейн, нейрорентгенолог, анестезиолог и бригада сестер уже едут сюда. Каро, прошу вас, подумайте о…

– Джулиан, не надо, – произнес другой голос. Они не услышали, как в зал вошел Вейгерт. Он подошел к Каро и умиротворяющим жестом положил ладонь ей на плечо. Она вскинула голову и увидела понимание в глазах старика.

– Дайте ей немного времени, – сказал Вейгерт Джулиану. – Вспомните, сколько времени вам самому потребовалось, чтобы принять все это. А ведь Кэролайн находится здесь менее суток.

– Да, вы правы, – ответил Джулиан. Он явно собирался сказать что-то еще, но тут в комнату ворвалась Камилла Франклин, энергия которой была сравнима разве что с извержением вулкана:

– Ах, вот вы где, доктор Сомс-Уоткинс! Я вас повсюду ищу! Доктору Ласкину надо осмотреть пораженные… О боже, только не чешите! Пойдемте скорее. Доктор Ласкин ждет, а вам срочно необходим лаймовый сок.

– Может быть, у вас найдется…

– Лаймовый сок лучше всего. Ах, доктор, она здесь.

В комнату вошел худой долговязый мужчина. Каро нетерпимо хотелось почесаться. Доктор Ласкин повернул ее голову лицом к свету, умудрившись не прикоснуться к коже.